Читать книгу - "День, который не изменить - Борис Батыршин"

Повторный поиск хронопробоя: 46 ч. 31 мин.

Функция экстренного возвращения будет доступна через

32 ч. 59 мин.

Вероятность срабатывания: 74 %.

Мишка поскрёб кончик носа.

— Что-то странно… сколько было в тот раз?

— Семьдесят два с минутами. Не обращай внимания, это как с загрузкой файла: сначала система пишет, что ждать неделю, через пять минут — три часа, а в итоге, закачивает за десять минут.

— Может, и эта штука ускорится?

— Может и ускорится. Вон, и вероятность экстренного возвращения выросла. Но всё равно пока мало.

— Ладно, — великодушно согласился Мишка. — Подождём. Сорок шесть часов — это меньше двух суток. Не страшно.

В углу экрана тревожно замигал значок батарейки.

— Я же говорил — разрядился!

За спиной застреляло, зафыркало. Лошади у коновязи вскинулись, все, кто был на дворе «штабной» избы испуганно обернулись. Из амбара выкатился «Днепр». За спиной водителя сидел бледный от напряжения Азаров.

Лёха развернул байк посреди двора, заглушил двигатель. Казаки и гусары по одному подтягивались — поглазеть на диковинку.

— Чаво столпились, православный? — зычно крикнул урядник. — Не видали самобеглыя коляски? Так она из самого Парыжу прикатилась, у Бунапартия отобрана, тяперя нас возит! Ближе не подходи, не велено! Кому сказано, Филька, осади! От тебе чесноком на полверсту разит — парыжская механизьма дюже нежныя, ядрёного духа не переносить, поломается! А тебе за енто хас-спадин штаб-ротмист в самую твою бесстыжую морду хлестанёт, да я плетью добавлю, откель ноги растуть! А ну разойдися, кому сказано!

Витька так и прыснул:

— Самобеглая коляска? Так первые автомобили называли! Ну, Прокоп Ефремыч, ну провидец!..

Лёшка слез с мотоцикла, оставив корнета разгонять зевак, и подошёл к друзьям:

— А свой в лагере оставил. Миш, не дашь айфон на минутку? Я тут договорился, хочу гусарский мундир и амуницию в деталях отснять. Наши за такое видео что угодно отдадут: не хлам музейный, сто раз реставрированный, а самый что ни на есть оригинал, без переделок!

— Успеешь ещё, реконструктор! — осадил энтузиаста Витька. — Вон, казаки седлаются, давайте уже грузиться. Миха, ты свой огнестрел зарядил? Вот и тащи сюда, а то мало ли что!

Отъехав верст на пять, корнет скомандовал привал. Распустили подпруги; урядник послал казачков к ручью, «напувать» коней, а сам, с Азаровым и ребятами, устроился в тени большой липы. Её верхушку украшало гнездо аистов — неопрятная груда веток, метров полутора в поперечнике. Здесь много было этих птиц: они стояли бело-чёрными истуканчиками на стогах, на крышах изб, на высоких деревьях.

С отрядом отправились двоих проводников. Герасим сорокалетний дядечка, заросший дремучей проволочной бородой до самых глаз, в буром армяке, бесформенной крестьянской шапке и портах их полосатой ткани. Ноги, обутые в лапти с онучами, Герасим засовывал в верёвочные петли, заменяющие стремена. Седла тоже не было: всадник сидел на куске войлока, наброшенном на лошадиную спину — «охлюпкой», как выразился урядник. Вооружение составляла пика, сделанная из косы, насаженной торчком на жердь, и французского пехотного тесака, за неимением ножен, продетого в лыковую петлю.

Второй проводник, Игнат, павловский житель, был снаряжён побогаче. Лошадь под хорошим седлом; на голове красуется четвероугольная шапка красного сукна. Вместо армяка — гусарский ментик со споротыми шнурами. На вопрос урядника, зачем он испортил эдакую красоту, крестьянин объяснил: «мужики примут в золочёных шнурах за хранцуза, да и приголубят ослопом. Ничо, я шнурки енти бабе своей отдал, для рукоделья…»

Арсеналу Игната позавидовал бы любой ополченец: пика — не самодельная, а настоящая, уланская, на длинном красном древке с петлёй для руки. На поясе кривая сабля в облезлых ножнах, за кушаком турецкий, в перламутре, пистолет. Точно такой был у ополченца-цирюльника, с которым ребята встретились при Бородине.

Мишка тоже разглядел раритет:

— Дядя Игнат, а вы пистолю на Сухаревке купили?

Крестьянин успел похвастать, что часто ездит по торговым делам в Москву: возит платки и шали с шёлковой фабрички, которую держит в Павлове его кум, Иван Лабзин. «Мне доверие есть! Ни на копеечку обмана не будет!»