Читать книгу - "Мертвые не лгут - Анна и Сергей Литвиновы"

Режиссер в главной аппаратной отдала ведущему в наушник команду: «Не спеши, рыбочка. Подводи постепенно», – и Мореходов перебросился на другое:

– Владимир Петрович, вы только что вышли из больницы. Как вы себя чувствуете?

– Плохо! – жизнерадостно отвечал герой (как было сказано ранее, способность к лицедейству не принадлежала к его достоинствам). – Лежал в больнице, высокое давление.

– А как чувствует себя ваша жена, Эмилия Федоровна, мама Полины?

– Тоже очень плохо. Болеет. Сюда прийти даже не смогла.

– А ваш внук Федор?

– Мы его не видим! – трагически возопил Лайт-старший, и здесь впервые можно было поверить в искренность мужчины. – Восьмерницкий не допускает нас к нему! Он увез Федора в Америку!

И снова массовка гневно загудела.

– Откуда вы получили информацию, что ваш несостоявшийся зять не только похитил вашего внука, но и украл деньги Полины, которые были собраны на ее лечение?

Герой начал рассказывать, довольно запутанно и неубедительно, про три кредитные карточки дочери, которые остались в руках Восьмерницкого, про доверенность на распоряжение делами, которые она ему дала. Для пущего эффекта он распрямлял три пальца и совал их в камеру: «Три! Три кредитки!» Затем в ход пошли дом в ближнем Подмосковье, который якобы строит антигерой (фото особняка немедленно услужливо вывели на монитор), а также «Рендж Ровер», который он купил (картинка также прилагалась). Зал осуждающе гудел.

Чтобы разбавить главного героя, стали давать слово второстепенным: музыкальному критику, который все время высовывал язык и облизывался, адвокату с совершенно рябым лицом, депутатше с такой прической, будто бы она надвинула на самые брови каракулевую шапку. Все они дудели в одну дуду: жалели покойную Полину, сочувствовали отцу и осуждали ужасного зятя.

Профессора Остужева затошнило. «Что я здесь делаю? – тоскливо подумал он. – На этой передаче? На этом канале? Зачем я освящаю этот бред своим именем и своим изобретением?» Но, верный своему профессиональному упорству, он решил досидеть и выдержать все до конца.

А действо двигалось дальше, прерываемое паузами на рекламу, в которые ведущему и героям утирали пот и припудривали нос, а режиссер по громкой связи инструктировал их, а также операторов и массовку, а через наушник – давал особенные, тайные указания Мореходову.

Градус осуждения несчастного вдовца Восьмерницкого быстро рос и достиг величин катастрофических. Появилась в кадре его первая жена, которую он, оказывается, бросил, потом нянька, которая сокрушалась, насколько неумело он воспитывает несчастного Федора.

У профессора, следившего за действом, создавалось впечатление, что он присутствует на советском товарищеском суде – которых он, слава богу, вживую не застал, но знал об их действенности из книг и песни Галича: «А из зала мне кричат: давай подробности!» Масла в огонь подливали так называемые эксперты: облизывающийся и играющий ртом музыкальный критик, битый оспой адвокат и законодательница со сложной прической. Зал гневно стонал уже безо всяких подсказок.

Когда надо было вывести шоу на рекламу, ведущий обращался к своей камере и напористо зачитывал с телесуфлера: «А совсем скоро! Что может сказать в свое оправдание сам Восьмерницкий? И – впервые на телевидении! – что скажет о происходящем сама покойная Полина Лайт?! Прямая связь из загробного мира!»

Передача катилась дальше, и, в полном соответствии с правилами честной журналистики, в конце концов, дали-таки слово обвиняемому. В студию его то ли не пригласили, то ли он сам отказался идти (профессор не знал), и корреспондент заловил его где-то на улице. Впрочем, степень распаленности массовки достигла таких пределов, что не успел несчастный худенький вдовец появиться на мониторе, как зал негодующе завыл, и раздались выкрики: «Позор! Подонок! Постыдился бы!» Пожалуй, если бы обвиняемый неосторожно заглянул в студию вживую, его могли бы растерзать голыми руками.

Восьмерницкий выглядел совсем как мальчик (было известно, что он младше Полины на восемь лет) – худенький, маленький, красивенький. Он быстро шел по берегу нездешнего моря: все вокруг было таким ухоженным, чистым, в океане качались яхты, на берегу возвышались пальмы. Антураж вызвал дополнительное возмущение массовки и героев. Главный из них, отец, даже в сердцах плюнул – да не фигурально, а прямо слюной – на пол студии.

Корреспондентша подбежала к Восьмерницкому, явно застигнутому врасплох, и стала спрашивать, валя все в одну кучу: украденные деньги, бедненького сиротинку Федора, отношения с тестем. Тот начал отвечать, спокойно и с достоинством: никаких денег не крал, с внучком бабушка и дедушка могут встречаться согласно определению суда: один раз в неделю, в субботу и воскресенье.

– Но ведь вы сейчас находитесь за океаном! – с очевидным осуждением вскричала журналистка.

– Да, нахожусь, – ехидненько отвечал антигерой. – Пусть, если хотят, сюда приезжают. Или ждут, когда я в Россию вернусь.

Окончание его слов потонуло в шуме, топоте и гневных криках. Ведущий смотрел на зал с удовлетворением и скрытой гордостью, словно на небольшое цунами, вызванное своими руками.

Но тут пришло время снова вывести программу на рекламу, и Мореходов, нагнетая, скороговоркой произнес: «А после короткой паузы – вы увидите! Что думает по поводу сложившейся ситуации сама Полина Лайт! Впервые в истории телевидения! Только на нашем канале! Связь с теми, кто ушел безвозвратно! Не переключайтесь!»

Наступал финал-апофеоз. Можно сказать, кода – то, ради чего профессор Остужев терпел битых полтора часа весь этот бред.

В спецаппаратной засуетились техники. Принялись устанавливать связь с загробным миром, вызывать покойную Полину. Всегда существовала опасность, что коммуникационная труба не сработает, возникнут помехи, или героиня напрочь откажется говорить. И тогда – коту под хвост все усилия по подготовке ток-шоу, весь пафос героев и нагнетание зала. Можно будет, конечно, попытаться выйти на нее в другой раз в другой день, а потом смонтировать – но при монтаже (как считали телевизионщики) получалось не то, без нужной страсти и драйва.

Остужев постановил себе не вмешиваться – но техники все равно косились на него, как на контролера-супервайзера. Он же только добродушно улыбался, будто добрый дедушка. И вот один из техников со сдержанной радостью и гордостью прокричал: «Есть контакт!» – словно бы установил связь с космонавтами на другой планете. По громкой трансляции разнесся напряженный голос режиссера: «Тишина в спецаппаратной! Студия – мотор! Работаем!»

Ведущий, казалось, с искренним волнением зачастил у своей камеры:

– Сейчас мне сообщают, что нам удалось установить связь с покойной Полиной Лайт!

На огромные мониторы в студии немедленно вывели фотографию Полины: красивой, молодой, загорелой, веселой. Лицо отца опрокинулось, глаза наполнились слезами – кажется, впервые за время эфира его посетила искренняя эмоция.