Читать книгу - "Де Бюсси - Анатолий Матвиенко"

– Немыслимо, видит Бог! Радзивилл Сиротка писал, что это ваше решение – уехать из Кракова и просить моего брата погасить долги.

Глядя на его растерянное лицо, я не знал, что и думать. До встречи с Павлом был уверен, что гнусное предложение купить вдову исходило от смоленского представителя, то есть от него самого. Теперь получилось – скотскую аферу затеяли сами Радзивиллы, узнав о вдовстве Эльжбеты. Просто руки зачесались сделать сиротами детей Радзивилла Сиротки.

Или Павел соврал? Глядя в простоватое и честное лицо парня, впрочем – с небольшой хитринкой, я в такую очевидную подлость не поверил. Но с допущением вероятности противоположного, потому что на самом деле не верю до конца никому и никогда.

– Радзивиллы лгут, когда им выгодно, – печально заключила высокородная крепостная.

Внимание Павла перенеслось на меня, в глазах больше не плескалось ни капли теплоты, возникшей после долгих откровенных разговоров.

– Сеньор де Бюсси, но как же вы, дворянин, участвуете в этом бесчестном деле? Зная о подлости магнатов с самого начала.

Неожиданный поворот, и крыть было нечем.

– Не могу вам всего объяснить, Павел Андреевич. Скажу кратко: в путь я отправился по приказу короля.

Он разочарованно качнул головой.

– Не знаю, каково оно там у вас, у французов. У нас по-другому. Честь боярской фамилии превыше всего, и бесчестный приказ я исполнять не возьмусь.

Обстановка требовала, чтоб я немедленно его одернул, обвинил в оскорблении, вызвал на поединок, иначе терял лицо… Но не мог. Он только что произнес те самые слова, которыми я осуждал пилотов «Нормандии» за бомбежки Югославии. Практически один в один! Эльжбета вонзила в меня взгляд с тревогой, уверенная, что отправить человека в мир иной для меня – дело мгновения, она не успеет даже ресницами взмахнуть. Я не открыл ей до конца свою миролюбивую и пацифистскую душу.

Попробовал смягчить положение.

– Не гневаюсь на вашу горячность, воевода, и лишь повторяю: вы всего не знаете, а объяснить не имею права. Посему прошу быть сдержаннее в суждениях и не ставить мне в вину бесчестные поступки.

Он фыркнул, мне неожиданно пришла на помощь Чарторыйская, разряжая ситуацию. Наверно, вспомнила о своей просьбе – обойтись без лишних смертей. По возможности.

– Действительно, пан воевода, вам не известна истинная роль сеньора де Бюсси в моей истории, не торопитесь осуждать.

– И какова же эта роль? Вы давно знакомы?

– Месяц с небольшим, но он вместил очень многое, – вздохнула Эльжбета. – Познакомились, когда де Бюсси застрелил моего мужа.

Ошарашенный воевода воззрился на нас как на чудо заморское.

– Если б вы были назначены мне, пани Чарторыйская, я озаботился бы, чтоб не ставить вас в столь сложное положение. А что до привычной вам жизни, испросил бы место в посольском приказе, ездили б по европам… Э-эх-х-х… Но понимать вас не научился бы никогда.

Он пришпорил коня и уехал вперед.

– Хороший человек этот воевода Павел Андреевич. Жаль только, что он враг московитский.

Стало быть, я – враг французский, убивший мужа. Коль вспомнила сразу, то часто об этом думала. Для истинной святой Эльжбета была слишком уж непримирима. И не оттого не желала ехать на Русь, что «Домострой» не признает, с промотавшимся супругом жизнь не лучше, а от противности самой мысли спать с врагом.

До самого Менска (в моей прошлой реальности – Минска) Ногтев больше ни в какие разговоры не вступал, на меня смотрел отчужденно, а на Эльжбету – сверкающими глазами, невольно попадая под ее обаяние. И весь его отряд зачарован был Чарторыйской, хотя, казалось бы, в костеле венчана по римскому обряду, то есть католичка, богопротивного для православных вероисповедания, дочь и внучка ветеранов московско-литовских войн… Точнее сказать, русско-русских войн, потому что топоним «Русское» в названии Великого княжества Литовского, Русского и Жамойтского официально употребляться начал лет на двести раньше, если я ничего не попутал, чем впервые в Восточной Руси в наименовании Русского царства. Та же «Киевская Русь» – придумка еще более поздних лет, ибо в домонгольский период княжества именовались по стольным городам – Киевское, Владимирское, Рязанское, Суздальское… Если бы судьба-злодейка закинула меня еще лет на четыреста раньше, стал бы свидетелем, как друг дружку остервенело режут и жгут княжеские отряды с исконно русских земель, а не западные русы (литвины) восточных русов и наоборот.

Утратив собеседника в лице смоленского парня, который после тридцати, с возмужанием, станет прекрасной натурой для картины русского витязя, я мог перекинуться разве что парой фраз с Чарторыйской. Но так, как это было в темноте кареты под Люблином, почти интимно, уже не получалось. Она была предельно ровна со всеми и немногословна. Никого не выделяла, изысканно учтивая, и только.

Раз только свежий мартовский воздух открыл в Эльжбете какую-то тщательно скрываемую часть ее души, наверно, где спрятаны воспоминания о прикордонном детстве с ободранными коленками и царапинами от собачьих зубов на руках. Чарторыйская гикнула высоким голосом, ударила пятками в бока кобылы, сорвав ее с рыси в галоп. Мы с Павлом догнали ее не скоро, когда она сама натянула поводья и остановилась на взгорке, разогретая скачкой, от лошади и из ее губ валил пар, а вокруг, куда ни глянь – леса да поля в темных пятнах тающего снега.

– Лошадь погнала? – участливо осведомился Павел, но Эльжбета даже не услышала его.

– Какая красота! Глядите, панове! Просторы, свобода… Ни замки, ни терема, ни даже дворцы не сравнятся с этим! – Светлые ее глаза, в этот миг совсем голубые, просто лучились изнутри, грудь под контушем ходила ходуном. – Неужели все ваши интриги, склоки, войны чего-то стоят перед лицом природы, Бога, вечности?

Меня словно что-то толкнуло изнутри, и я начинал декламировать: