Читать книгу - "Роботы - мстители - Людмила Белаш"

– Я… – Габар замялся. А не притворяется ли Кох? Не нарочно ли он так беззаботно говорит? Как начать?.. Джастин помог ему выйти из замешательства – показал на чемоданчик:

– Посмотри-ка – там есть кое-что для тебя.

Тихо сгорая от немой благодарности, Габар разомкнул замки. Ийииии… Кукла. Новенькая. Крохотная-крохотная, чуть больше ладони. Лежит под пленкой в выемке, рядом сильный джойстик. И как учитель делает таких кукляшек?.. Скованность сразу куда-то отхлынула. Зная заранее, что Джастин разрешит включить, Габар пошевелил удобными баттонами – кукла неловко, но упрямо села в своем игрушечном ложементе…

Он торопливо отключил ее; кукла застыла. Аййййяаа!.. Аж шерсть зашевелилась… Как это… страшно! Будто Дымка – мертвая – встала… Почему вдруг сразу вспомнилась ОНА?! Запала в память – не вынешь… И всего-то был с ней четверть часа, того меньше! А все, что-то она в уме согнула. Глаза зажмурились, сквозь темноту Габар услышал свое скулящее дыхание, а рука Джастина очень осторожно коснулась его выше локтя – но душу Габара так стиснуло, что он почти ничего не чувствовал.

– Не нравится? – голос был самый непринужденный, но прикосновение – щадящее и мягкое, как к незажившей ране. Габар едва сдержался, чтоб не прислониться к Джастину. Но перед эйджи не так стыдно, как перед своими.

– Вы ведь все знаете, – сдавленно выговорил он, глядя куда-то в сторону. – Ну, вы скажите что-нибудь… Я очень прошу.

– Не буду, Габар. С тебя уже хватит; ты много о себе чего услышал, полагаю. Тебе… неприятно видеть то, что я принес?

– Да, извините… Эти куклы… Я не буду ими больше заниматься! – Габар почти крикнул.

– Почему же?

– Потому что… ну… это неправильно. Я их видел – киборгов. Они живые, правда!.. Совсем как живые. Они думают, все чувствуют и понимают. Никакие это не куклы!.. А я Бога забыл, – горько признался он. – Нельзя такое для забавы делать, оно оживает. И ломать их потом – как убивать… Поэтому и делать не надо.

– Успокойся, – Джастин приобнял Габара – слегка, чтоб тому неприятно не было. – И никогда не бросай то, что делаешь с любовью. Обещаешь? У тебя это отлично получается, ты должен продолжать. Это ты не кукол делаешь, а себя. Ну, погляди на меня. Я тоже начинал с этого, а ведь мне было куда трудней. Но я все выдержал и стал самим собой. Станешь и ты, если не бросишь.

Габар не ответил, но Джастин понял – слова даром не пропадут. Он еще задумается над ними. И его душа, сегодня скорченная, распрямится.

А что будет с ним дальше – неизвестно. Уверенно можно говорить лишь о том, чего достиг ты сам, Джастин. Твоя победа – найти себя, потерянного в равнодушном Городе, понять свое предназначение, познать истину и стать свободным. Дома тебя ждет верная Сэлджин, ждут зеркальные очки и длинный плащ. Роли учителя, покупателя продуктов и газет, почасового системщика, твоя болезненная немота в присутствии сородичей, даже твои имя и фамилия – все это маски, камуфляж, многолетний тщательный обман, способ уйти из-под удара беспощадного врага. Выбрать цель, произнести про себя свое подлинное имя – F60.5, – и… ни одна из ролей в жизни не дает всей полноты таких великолепных ощущений, как власть над обстоятельствами и чувство собственной мощи. Только тогда ты и бываешь самим собой…

* * *

Узел из пересекающихся станций «Спикос-Фа» и «Дор Халлан» – место очень людное даже для Города, привычного к плотной сутолоке; подземка здесь соединяется с надземкой, и обе транспортные сети втягивают в свои трубы и извергают из них людское месиво; над узлом разлапился торговый центр на 18 уровней, под узлом – девять этажей налитых искусственным светом ячеек дешевого капсульного отеля, где каждый номер – лежачий (так плотней набиваются постояльцы и меньше объема пустует бесполезно, когда они уходят в Город). Вползают в такой номер на четвереньках, а охрана бродит вдоль дверец, похожих на дверцы микроволновых печей. Единственное, что нельзя здесь, – проживать семьей с детьми. У кого нет денег на капсулу, ночует в соседних с узлом ветхих бигхаусах, переходах и у решеток вытяжной вентиляции. Полиция и мусорщики вяло чистят узел, а рвани и грязи все не убывает.

Трудно сказать, за кого принимали Фанка и Маску, когда они под общей дерюжкой «спали» у стены S-образного плоско-сводчатого тоннеля, где и встретились в уик-энд. Полуседой немолодой доходяга с остановившимися темными глазами и мрачно озлобленная девчонка – кто это? муж с женой? отец с дочерью? дядя с племянницей? наркоман с напарницей? или просто двое из манхла, сблизившихся от одиночества и ради тепла чужого тела?.. Старший в паре вел себя смирно – сидел, вытянув скрещенные ноги, на картонке, перебирал струны гитары, касаясь их прядями пепельной шевелюры, и что-то напевал, пробуя голос. Он был трезвый – но очень печальный. Вскоре рядом с ним появилась эта вторая – села на корточки и замерла, удивленно наблюдая за его пальцами.

– А я и не знала, что ты это умеешь, – голос девчонки в топоте и бормотании тоннеля слышал только поношенный гитарист.

– Я много что умею, детка, – ответил он, настраивая инструмент. – И я этим зарабатывал тысячи. А теперь сижу здесь…

Что бы ни произошло – значит, так и надо.

Что на благо, что во вред – знает только Бог.

Синяки и тумаки – лучшая награда,

Присуждаемая тем, кто еще не сдох,[2]

– пропел он и прижал струны хлопком ладони: – Танцуй, дочка. Воровать я тебе не позволю; учись зарабатывать честно… хоть и поздно, по-моему. – Нет, ты спой еще, – попросила она. – А матом можешь?

– Не хочу. Ты любишь ругань – а понимаешь, что она такое?

– Это – когда резко, – заявила Маска. – Чтоб отшибло.

– Это как рвота, только словами. Причем при всех и кому-то на платье. А я артист, Маска, артист. Я все должен делать красиво, даже злиться. Хватит втрое сложенной сидеть, танцуй. Не Чара, так я тобой займусь…

– Я ж тебе сказала, что умею только танцы для мужчин, – напомнила Маска. – Это надо раздеться…

– Ничего не надо. Голышом не танцевать, а в витрине лежать надо, как натуральная курица. Попробуй; руками не маши, ноги держи собранно – чтоб пятка от пятки далеко не отходила…

Маска решила попытаться – упрятала руки в карманы и начала выкаблучивать что-то вроде медленной чечетки, потряхивая волосами и тихо кружась на месте; на слух поймав ритм, Фанк стал подыгрывать ей в такт – и скоро улыбнулся; у колючей на язык и нрав куклы чувство ритма было, кто-то ей вложил его в BIC.

– Я иду, иду, иду, – заунывно, словно мантры, начала подпевать гитаре Маска, вскидывая лицо к пыльным лампам на потолке. – Я по льду, по льду, по льду. Я пою, пою, пою. Эту песенку мою. Аа-аа-аа. Ц-ц-ц-ц-ц.

– Эта песня ни о чем, – качая головой, подхватил Фанк ее случайный напев. – Стих как в ухо кирпичом. Музыка как дрель в стене. О тебе и обо мне.

К обшарпанным ботинкам Фанка и сапожкам Маски полетели первые монетки, пока редкие – то пять томпаков, то два, а то арги, но чаще белые томпаки. У Маски хватило ума не подбирать подаяние, но то, что люди готовы платить за первое, что взбрело в голову, ей показалось удивительным и интересным.