Читать книгу - "Курс на СССР: На первую полосу! - Тим Волков"

работник понял. О преимуществах, о перспективах. Как ты мне сейчас объяснил. Ясно?

— Ясно, Николай Семенович.

Он подошел к окну и посмотрел на улицу, где текла обычная советская жизнь: ездили троллейбусы, шли люди с авоськами.

— Сотовая связь, говорите? — тихо проговорил он, как бы пробуя звучание этих слов. — Чтобы каждый… Здорово. Просто здорово.

* * *

К обеду, когда шумиха в редакции улеглась у меня наконец выдалась минутка передохнуть. Мысли путались: головокружительный успех отца и Коли, предстоящая статья и… комок неприятных воспоминаний о вчерашнем вечере. О Весне, присваивающем себе чужие стихи, и о обиженной, растерянной Веронике.

Я не мог это оставить просто так. Если уж мы совершаем одну революцию, технологическую, то почему бы не попробовать совершить и другую справедливости ради. Да, маленькую, личную, но от этого не менее важную.

Я вышел на улицу и направился по оживленному проспекту, машинально читая знакомые вывески: «Фотоателье», «Быттехника», «Гастроном». Пытался обдумать варианты названия статьи об изобретении отца. «Прорыв… революция в связи…» Нужно было что-то более хлесткое, цепляющее. Как назло, ничего интересно не приходило в голову.

Дожидаясь зеленого света, я остановился на перекрестке. Мой взгляд мимолётно скользнул по невзрачному трехэтажному зданию из серого силикатного кирпича на противоположной стороне улицы в глубине небольшого сквера. Там находилось Бюро судебно-медицинской и криминалистической экспертизы. Место мрачное и специфическое. Я бы никогда не обратил на него внимания, если бы не увидел рядом знакомую фигуру в дорогом сером пальто. Виктор Сергеевич Метелкин стоял, прислонившись к стене, и о чем-то оживленно разговаривал с каким-то мужчиной в темном плаще и кепке. Разговор казался напряженным. Метелкин что-то доказывал, его собеседник качал головой, потом вдруг резко кивнул и сунул руку в карман.

Светофор сменился на зеленый, пешеходы, спеша пересечь дорогу, толкали меня в спину с недовольными возгласами, а я замер, пытаясь спрятаться за афишной тумбой.

Что он тут делает? Зачем высокопоставленному дипломату, сотруднику аппарата ЦК, стоять у дверей криминалистической лаборатории? И главное с кем? Тот мужчина был ему явно не ровня, ни по одежде, ни по манере держаться. Скорее всего, это работник этого самого бюро.

Постой-постой… а не из-за письма ли там Метелкин? Подключил связи, чтобы провести экспертизу? Скорее всего так и есть. Ага, значит начинает паниковать! Это хорошо.

Виктор Сергеевич, словно почувствовав что-то внезапно скользнул взглядом по моей стороне улицы. Я спрятался за тумбой, и постарался поскорее, повернувшись спиной к нему, сменить место дислокации. Скрывшись за деревьями, я осторожно повернулся и увидел, что они продолжают свой разговор, но уже более спокойно.

Больше я не стал ждать и пошел в обход в сторону старого парка на Пролетарской, стараясь не попасться Метёлкину на глаза. Интуиция подсказывала, что Тучку-Грозу следует искать именно там. Каникулы, обида на весь мир, классический повод для уединения у костра.

Вероника, поджав ноги, сидела на скрипящей скамейке в полном одиночестве. Она бросала в огонь сухие ветки и грустила. На лице классическая маска презрения к миру, которую носят все обиженные пятнадцатилетние поэты.

— Привет, — сказал я, подходя ближе. — Место свободно?

Она вздрогнула и посмотрела на меня с удивлением, в котором тут же появилась доля подозрительности.

— Саша… Привет. Свободно, конечно. Ты чего здесь?

— Тебя искал, — честно признался я, присаживаясь рядом.

От костра пахло дымом и осенней листвой. Хотелось просто сидеть и ни о чем не думать. Но я не мог позволить себе такую роскошь.

— Насчет вчерашнего, — начал я разговор.

— А, ты насчет стихов? — прервала она, мотнула головой и снова уставилась на огонь. — Забудь. Я уже все поняла. В жизни так бывает.

— Нет, не «бывает», — внутри меня что-то взорвалось. — Твои стихи — талантливые. Очень. Гораздо талантливее многих, что я читал.

Вероника снова повернулась ко мне, и на этот раз в ее глазах было только удивление.

— Правда?

— Честное пионерское, — четко произнёс я и даже вскинул руку в пионерском салюте. — И знаешь, я хочу их опубликовать.

Она замерла с открытым ртом, словно я предложил ей полететь на Луну.

— Опубликовать? — в ее голосе прозвучала горькая ирония. — Где? В школьной стенгазете?

— В районной газете «Заря», — спокойно ответил я. — В настоящей. Тираж несколько тысяч экземпляров. Их прочтут по всему району.

Теперь ее изумлению не было границ.

— Ты что? — она смотрела на меня, как на сумасшедшего. — Это же… Их же не пропустят! Они же… не про комсомол и уборку урожая.

— Во-первых, пропустят, если я их прочту Николаю Семеновичу, — я слегка слукавил, но цель оправдывала средства. — У нас скоро рубрика поэтическая планируется, к пленуму. А во-вторых, твои стихи, они как раз про то, что волнует людей. Про чувства. Про небо, которое «рвануло тучей-грозой». Это же здорово! Это настоящая поэзия, а не агитки.

Я видел, как в ее глазах загорается огонек, и это уже не отблеск костра, а внутренний, от вспыхнувшей надежды.

— Но… я же никто… Мне всего пятнадцать…

— А какая разница? Таланту возраст не помеха. Дай мне твой блокнот. Хочешь, выберем вместе? Хочешь, сама выбери самое удачное, на твой взгляд, стихотворение?

Она молча, с дрожащими руками, достала из рюкзака тот самый потрепанный блокнотик с видом Таллина. Подержала его в руках, словно взвешивая.

— Ты… ты правда думаешь, что это стоит публиковать? — она посмотрела на меня с такой наивной надеждой, что у меня сжалось сердце.

— Я не думаю, я уверен, — сказал я твердо. — Твой голос должен быть услышан. Не под псевдонимом какого-то позера, а под твоим собственным именем. Вероника Тучкова. Или, если хочешь, Ника Гроза. Решай сама.

Она глубоко вздохнула, еще секунду помедлила и протянула мне блокнот.

— Выбирай ты, — сказала она тихо-тихо. — Я… я боюсь.

* * *

Домой я приполз затемно, вымотанный до предела. День, начавшийся с триумфа, к вечеру превратился в кашу из тревожных догадок. Встреча Метелкина у Бюро экспертизы не выходила из головы, усугубляя общее напряжение.

Дома пахло вареной картошкой. Мама, видя мою усталость, не стала расспрашивать о том, как прошел мой день, а молча поставила на стол ужин: две сосиски «молочные», лежащие на тарелке рядом с картофельным пюре, не забыв сделать ложкой рядок бороздочек в нем. Рядом миска с салатом из капусты и морковки. К этому полагался кусок черного хлеба