Читать книгу - "Империя тишины - Кристофер Руоккио"

– На рыб.

– Ты не можешь видеть рыб.

– Не могу, пока птицы их не схватят, – ответил я, указывая на море, хотя и подозревал, что старик все равно ничего не разглядит.

Сейчас я понимаю, насколько стар был мой славный Гибсон. Его кожа напоминала древний пергамент, истонченный и растянутый. А глаза – представляете, какого возраста должен быть человек высокого происхождения, чтобы утратить зрение? Я встречал людей, проживших более пятисот лет, чье зрение оставалось острым, как разделочный нож. Иногда я думаю, что мой любимый наставник был старше всех, кого я знал, за исключением меня самого.

Всегда оставаясь сторонником метода Сократа, схоласт задал вопрос:

– Скажи, пожалуйста, а чем же тебя привлекли рыбы в такое время?

– Своей судьбой, – приглушенно ответил я.

– Что? – рефлекторно, как все люди с ослабленным слухом, переспросил Гибсон.

К счастью, он меня не услышал; представляю, какой я получил бы нагоняй за одно только упоминание столь пафосного и мистического понятия, как судьба.

Я повернулся к нему, пожал плечами и сформулировал свою мысль иначе:

– Их не спрашивают, хотят ли они быть съеденными. Они тоже пешки. Природа – это неизбежность.

Гибсон фыркнул и приподнял густые брови:

– Неужели все, что ты говоришь, обязательно должно звучать как эвдорская мелодрама?

– А что плохого в мелодраме? – просиял я, уловив тонкое дыхание юмора.

– Ничего плохого, если ты актер.

– Весь мир – театр.

Я плавно повел рукой и постарался улыбнуться, уверенный, что уж эта цитата точно из Шекспира. Какой бы слабой ни была попытка, смех мой оборвался так же быстро, как и возник. Гибсон на мгновение прикрыл глаза, и я по долгому опыту общения с ним уяснил, что таким способом он сдерживает приступ смеха. «Разум должен быть ровным, как песок в саду», – писал схоласт Имор в третьем тысячелетии.

– Я сейчас ощущаю себя одной из этих проклятых рыб.

Старик крепко сжал губы и затем произнес:

– Не знаю, что тебе на это сказать.

– Гибсон, я не хочу лететь на Весперад.

– Почему?

Не возражение, а исследовательский вопрос.

«Пропади ты во Внешней Тьме на вечные времена со своей философией!»

Я задумался. Посмотрел на замок. И наконец заговорил:

– Потому что… потому что все это бред и вздор. Культ Земли, иконы. Все ненастоящее. Земля не станет снова зеленой и чистой, оттого что мы покаемся за грехи предков.

Я покачал головой и выплюнул следующую фразу, словно желчь:

– Хлеба и зрелищ.

Мне стало противно от этих слов, словно я приобщился к почитаемым отцом традициям. Я был по-мальчишески суров к религии, когда нужно было осуждать только Капеллу.

Рот Гибсона дернулся, создавая впечатление слабой улыбки. Уж не торжество ли в ней было? Затем улыбка исчезла, и он сказал:

– Не забывай, что ты должен держать эти мысли при себе.

– Думаете, я этого не знаю? Я же не говорил этого им! – Я указал на мрачную громадину Обители Дьявола высоко над нами. – Земля и император! Вы меня совсем дураком считаете?

– Я считаю, – ответил Гибсон с необычайной тревогой, – что ты сын архонта и потому лишен осторожности, свойственной простым людям.

– Лишен осторожности? – рассмеялся я отрывисто, холодно и совсем не весело. – Боги небесные, Гибсон, разве я не проявляю осторожность? Я уже столько лет хожу перед отцом и Криспином на цыпочках. А также перед Эусебией, Северном и другими капелланами. Я должен что-то предпринять…

Безумная улыбка тронула мои губы в тот момент, когда я понял, чем должно быть это «что-то».

– Мне это совсем не нравится, – едва не нахмурился схоласт при виде нахлынувших на меня эмоций.

План сложился перед моим внутренним взором, все части с глухим стуком встали на свои места.

– Я не полечу туда, – произнес я, словно молитву – короткую, убежденную и могущественную. – Не полечу на Весперад.

– Но ты должен.

– Нет! – Я взмахнул блокнотом перед лицом Гибсона. – Вы сами сказали, что у меня есть выбор.

Я посмотрел на сгорбившегося старика, что сидел рядом со мной на ступеньке лестницы, и дикая усмешка засветилась в моих глазах.

– Вы можете написать для меня рекомендацию в примат атенеума… скажем, на Тевкре.

Гибсон устало взглянул на меня со странным выражением в затуманенных глазах, пугающе близким к пониманию и оттягиванию решительного момента. Он сжал губы и с кряхтением поднялся. Мгновенно забыв о своем предложении, я бросился помогать ему. Даже несмотря на согнутую столетиями спину, схоласт оставался выше меня ростом, что наглядно доказывало его древнюю, как сама Империя, родословную.

Со вновь обретенным спокойствием я спросил:

– Вы ведь можете это сделать? Для меня.

Мы оба понимали, что я от него требую. Это была измена, предательство своего лорда и многовековой службы в Мейдуа. Гибсон знал моего отца, когда тот был еще ребенком. Возможно, они стояли на этом же берегу и схоласт объяснял юному и холодному Алистеру Марло, как справиться с трудностями правления. В конце концов, отцу не было и пятнадцати, когда ему на плечи свалился титул архонта, так как рабыня-гомункул убила моего дедушку. Лорд Тимон умер в постели, задушенный в момент любовного экстаза искусственно выведенным существом, которое ему подарил конкурент-мандари. Отцу потребовалась добрая половина столетия – и битва при Линоне, – чтобы заставить лордов системы Делоса забыть об этом конфузе. В глубине души я опасался, что саму идею нападения подал Гибсон, а может быть, он же предложил выпустить воздух из замка дома Оринов и уничтожить всю их кровную линию.

Запинающимся, изломанным голосом Гибсон ответил:

– Да, я могу это сделать.

Я обнял старика, который был для меня дороже отца, стараясь погасить согревающую радость в груди:

– Спасибо вам! Спасибо, Гибсон.

Живя в мире слуг, властителей и политиков, я не знал настоящей дружбы. Мои отношения с родителями никак нельзя было назвать нежными. Точно так же я сторонился и Криспина. С приближенными отца – с сэром Феликсом и сэром Робаном, с Тор Альмой и Тором Алкуином, с приором Эусебией и всеми остальными – я поддерживал обычные контакты, какие связывают ученика с учителями или хозяина со слугами. Даже зарождающееся чувство к Кире – хотя я не осознавал и не мог оценить все его значение – словно бы проходило через защитную мембрану, навязанную мне моим положением. Только Гибсон сумел прорваться сквозь нее. Он был для меня, как я уже сказал, ближе, чем отец.

И это погубило нас обоих.