Читать книгу - "Реальная угроза - Олег Авраменко"

Космопехи отсалютовали полковнику и распахнули перед нами двустворчатую дверь. Григорьев провёл нас в просторный, роскошно обставленный кабинет. В первый момент мы решили, что он пуст, так как кресло перед массивным столом из полированного красного дерева было свободно. Свою ошибку мы осознали лишь спустя несколько секунд, когда полковник, закрыв за собой дверь, отдал честь, делая равнение направо:

— Адмирал, сэр!

Мы запоздало повернули головы в нужном направлении и увидели стоявшего у окна пожилого мужчину в белой адмиральской форме, с пятью звёздами на сверкающих золотом погонах. Ему было уже под семьдесят, его прежде тёмные волосы почти полностью покрыла седина, но я не мог не узнать его, даром что в последний раз мы виделись семнадцать с лишним лет назад…

— Благодарю вас, полковник, — прозвучал, словно эхо из моего беззаботного детства, такой знакомый и родной мне голос. — Снимите с них наручники и оставьте нас втроём.

— Сэр, вы уверены, что…

— Да, я уверен. Действуйте.

— Слушаюсь, сэр.

Григорьев освободил наши руки от «браслетов» и, козырнув напоследок, молча удалился.

Адмирал отошёл от окна и приблизился к нам. Взгляд его серо-голубых глаз перебегал с меня на Топалову и обратно. Я стоял, как вкопанный, не в силах собраться с разбегающимися мыслями. Мой разум всё ещё отказывался принимать тот факт, что мой отец, гросс-адмирал Бруно Шнайдер, которого я многие годы считал погибшим, чью могилу видел воочию, на самом деле пребывает в добром здравии. Я, впрочем, всегда знал, что под надгробной плитой лежит не урна с пеплом, а запаянная капсула с горстью космической пыли — так было принято поступать, когда корабль погибал в вакууме и вместе с экипажем превращался в сгусток чистой энергии. Но прежде никто не подвергал сомнению тот факт — вернее, как теперь выяснилось, видимость факта, — что отцовский крейсер был уничтожен в апертуре глубинной бомбой…

— Можете поверить, я действительно жив, — заговорил наконец он. — Это не мистификация. А вот моя смерть была инсценирована. Я был вынужден так поступить, когда стало ясно, что наше восстание обречено. Если бы меня арестовали, многие горячие головы до последнего боролись бы за моё освобождение. Я не хотел напрасных и бессмысленных жертв, а известие о моей гибели быстро положило конец кровопролитию. — Отец умолк и снова смерил нас жадным взглядом. — Нет, надо же как получилось! Просто поразительное стечение обстоятельств — вы оба оказались на одном корабле. Фаулер даже не подозревает, что вместо одного подарка прислал мне сразу два.

Вдруг Топалова шагнула вперёд и наотмашь ударила отца по щеке. Он принял этот удар стоически, даже не попытавшись уклониться.

— Значит, ты в курсе, — произнёс он. — Что ж, это к лучшему. Отпадает необходимость в длительных объяснениях. В своё оправдание я могу сказать, что до вчерашнего дня ничего не знал о тебе. Лишь просматривая списки экипажа фрегата, я увидел твою фамилию, потом затребовал твоё личное дело, сверил даты и всё понял… Всё, кроме одного: почему твоя мать ничего мне не рассказала?

— Потому что она была гордая женщина, вот почему! — ответила Топалова с ярость в голосе. — Она считала унизительным удерживать тебя таким образом. Ведь ты не собирался на ней жениться, для тебя ваша связь была лишь мимолётным приключением. В то же самое время ты обхаживал дочку тогдашнего начальника генштаба. Вот это было для тебя серьёзно: благодаря браку с ней ты сделал быструю карьеру и за восемь лет из командора стал вице-адмиралом. А когда твой тесть ушёл в отставку, ты поспешил отправить в отставку и его доченьку, потому что без памяти был влюблён в молоденькую актрису… бедняжку. Она пострадала из-за тебя больше, чем остальные женщины, которым ты испортил жизнь. И к твоему сведению, я рада, что не ношу твою фамилию, что никто не знал, чья я дочь!

Возможно, вы сочтёте меня тугодумом, но я только сейчас сообразил, о чём идёт речь, и от этого неожиданного открытия нервно закашлялся. Топалова — хотя нет, какая уж тут Топалова, просто Яна, моя сестра, — повернулась ко мне и сжала мои руки в своих руках.

— Да, Алекс, этот человек мой отец. Увы. Я… я очень хочу надеяться, что ты не станешь презирать меня. Это очень важно для меня. Ты мне как брат, и я… — Она осеклась, и её глазах отразилось изумлённое понимание. — Так ты…

— Да, — сказал я. — Не «как брат», а просто брат. Сводный. У нас с тобой общая беда — мы дети одного отца.

И тут Яна отколола номер, которого я от неё никак не ожидал — она грохнулась в обморок…

Спешно вызванный отцом доктор констатировал у Яны шок в результате сильного нервного напряжения и возможного недосыпания. Со своим диагнозом он, что называется, попал в точку: сначала изматывающий полёт сквозь аномалию, потом захват корабля, плен, а на десерт — встреча с родственниками. Врач не рекомендовал приводить её в чувство, а наоборот — сделал укол, который перевёл её обморочное состояние в крепкий, здоровый сон. Отец распорядился отвезти Яну к себе домой и не оставлять её без присмотра.

Когда суматоха, вызванная этим происшествием, улеглась, и мы остались в кабинете вдвоём, он сказал:

— Ну, теперь мы можем спокойно поговорить.

— А стоит ли? — усомнился я. — Имей в виду: я не собираюсь бросаться тебе на шею.

Отец вздохнул:

— Да, я понимаю. И всё-таки… всё-таки меня огорчает твоя враждебность. Видать, тебе здорово промыли мозги за эти годы.

— Никто мне ничего не промывал! — возмутился я. — Ты вряд ли поверишь в это, но со мной даже не проводили «воспитательных работ». Только в самом начале, когда меня обучали моей «легенде», мне объяснили, зачем нужно сменить мою фамилию и говорить всем, что мои родители погибли в катастрофе. Причём объясняли очень мягко и тактично, не пытались внушить мне, что ты фашист, никто и словом не обмолвился, что по твоей вине погибло много людей. Напротив, меня предупредили, что о тебе будут рассказывать много плохого, но это всё неправда, однако я должен молчать и не возражать, чтобы не выдать себя, иначе меня станут обижать. Какое-то время я в это искренне верил, тем более что порой мне встречались люди, которые восхищались тобой, считали тебя героем. Но постепенно я сам во всём разобрался и понял, кем ты был на самом деле.

— Вот именно! Об этом я и говорил. Тебе дали начальную установку, запрограммировали твоё мышление и тем самым предопределили те выводы, к которым ты якобы сам пришёл. Старый, как мир, приём: чтобы убедить в чём-то ребёнка, нужно не запугивать его, не навязывать ему своё мнение, а покорить его притворной добротой и сердечностью. Тебя просто купили, сынок. Купили мягким и деликатным обхождением, демонстративной заботой о тебе, щедрыми карманными расходами, теми деньгами, которые лежали на твоём счету в ожидании твоего совершеннолетия.

Я хотел было возразить, что не в деньгах дело, что у меня есть своя голова на плечах, что я привык жить своим умом… Однако я промолчал, так как понял, что всё это бесполезно. Я плохо помнил свои детские годы, но кое-что, связанное с отцом, крепко врезалось в мою память. В частности то, что он всегда был убеждён в собственной правоте. Моей маме (не говоря уже обо мне) ни разу не удавалось его переспорить, хотя он часто ей уступал — но при этом обязательно давал понять, что просто подчиняется женскому капризу. Для него существовали только две точки зрения — своя и неправильная.