Читать книгу - "Час в копилке - Владимир Германович Корешков"

писал. А то и вовсе решит, что ответил, и забудет о переписке! А мама ждёт, сердится. Ей котёночка надо, а не эм-цэ квадраты непонятные.

А иногда, может, он роняет телефон прямо в ванну, полную серной кислоты, во время опытов! И потом вообще три дня ответить не может, пока все данные записной книжки не восстановит! А мама бесится…

Или он что же – неуклюжий и неудачник, но на какую-нибудь длинноногую секретаршу запал?

Может, перестать называть его Уродом? Отец всё-таки…

Макс открыл шкафчик, плеснул себе ещё полстакана вина, залпом выпил.

То, что недавно было густой, ароматной солянкой, вырвалось наружу неаппетитной массой. Подкрашенные вином лимонные дольки, кружочки оливок, непереваренные кусочки мяса и сосисок раскидало по жестяным стенкам кухонной раковины.

Макс знал, что мама слышит булькающие звуки, понимает, что с ним происходит, но никак не отреагирует, даже если он захлебнётся в рвоте.

Глава 11

Марина в раздражении отложила телефон. Мысли немедленно написать Борису сменялись благоразумным решением больше никогда его не беспокоить. И всё же в голове выстраивался длинный монолог, требующий выхода. Марина внутренне металась от расслабленных и даже юмористических интонаций до требовательных, жёстких и бескомпромиссных. На ходу меняла решения: отправить ли Борису забавную картинку, весёлый стикер, дружеский месседж, вроде: «Бро, да что ты паришься? Приходи, обсудим и решим все твои проблемы». То вдруг вспыхивала гневом и набирала в поле для сообщений: «Как же ты достал меня». И добавляла мысленно придуманное сыном – «Урод».

А в новом сообщении – уверения в готовности быть всегда рядом и явиться по первому его зову. А потом – в порыве отчаяния – даже написала, что любит, но лживое признание отправить не решилась бы ни за что.

Как там в сказках? Джинны не воскрешают мёртвых и не могут заставить любить?

Марина понимала, что привязана к Борису. Он. Её. К. Себе. Привязал! Но зачем? Кто ж ответит? Одно ясно – он потратил секунду драгоценного времени – а, может, и не одну – на это странное желание. Что-то вроде: пусть Марина останется со мной навсегда, но при этом не путается под ногами. Бред какой-то… Может он того, чокнулся, когда лишился всех членов семьи? Это бы многое объяснило.

Марина знала, что не любит Бориса. Невозможно любить того, кого нет рядом долгих полтора десятка лет. Наверное, даже те, кто уверяют, что по-прежнему любят своих усопших родственников, лукавят и копят в себе придуманное, а не взаправдашнее чувство.

Марина не помнила Бориса, а только искусственно поддерживала в себе воспоминания. Она никогда за полтора десятка лет его не встречала: ни случайно, ни даже когда пыталась подкараулить. Она дежурила в подъезде, словно консьержка, гуляла под его окнами с коляской, приводила подросшего Макса на площадку в его дворе. И посматривала на знакомые окна, но там не горел свет, не шевелились занавески, не маячили очертания фигуры, которую она хотела видеть и которую мечтала не видеть больше никогда.

Ни единой встречи. Ни разу. И даже никого похожего встречать за эти годы ей не довелось.

Марина вызывала в памяти лучшие моменты их совместных лет. Юных, романтичных, с забавными сюрпризами: совсем детскими с её стороны и обставленными с изрядным шиком – от Бориса. Как же, у него дар, он может получить, что захочет, и осчастливить всех вокруг!

Марина не знала и не хотела знать первое время, откуда у возлюбленного деньги. Чаще всего он говорил, что столик в ресторане и номер в отеле оплачен родителями, а лепестками роз поделился приятель, подрабатывающий в цветочном.

Марине было и приятно, и неловко.

Порой случались истинно королевские подарки: дорогие кольца и серьги, билеты в оперу, и не куда-нибудь, а в Милан или Сидней. А ведь надо оплатить не только само представление, но и перелёт, и проживание в гостинице. Борис оплачивал – легко и без раздумий. Марина не любила оперу, но заграничным поездкам всегда была рада.

Боря мог устроить неделю самых романтичных свиданий. И тогда были фотосессии под луной, полёты на воздушном шаре, лимузинная вечеринка… А затем наступала неделя «самых странных свиданий». Они тоже запомнились надолго, и некоторые как раз из-за пугающей непредсказуемости.

Например, однажды они вдвоём провели ночь в сугробе. Это был кемпинг, где вместо палаток стояли довольно комфортно обустроенные «домики» из снега. Разговоры у костра, горячий глинтвейн из котелка, ночёвка в спальном мешке…

Другой раз Боря привёз Марину в деревню. Трёхдневное погружение в настоящую сельскую жизнь. И нет, просто погулять по улочкам вдоль деревянных заборов и разноцветных избушек не вышло. В программу входили обязательные ранние подъёмы, дойка коров и коз, сбор яиц, работа в поле. Ночевать приходилось на сеновале, где Марину пугали шорохи: ей всё время мерещилось, что в сене копошатся змеи. Крыша сарая была цельная, без щелей, крытая рубероидом, а вот дощатые стены пропускали звёздный и лунный свет. Назойливые травинки не отличались ни вежливостью, ни тактом, исследуя Маринино тело даже там, где Боря не смел. Но, подставляя Борису губы для поцелуев, она отвлекалась от мыслей о змеях и чувствовала не колкость сухой травы, а только прикосновения горячей руки к своему обнажённому бедру.

На утро от сена чесалась спина, а шея затекала: спать без подушки Марина не привыкла…

Ещё был монастырь. Снова несколько дней. И, разумеется, с нелёгким трудом, молитвами и постными трапезами. Тут уж никаких ласк. Всё строго. Борис не позволял нарушать правил игры. Необычное свидание – значит, необычное.

Недополученное в монастыре, они с лихвой наверстали дома.

Была и неделя ночных свиданий: ночной аквапарк, ночной зоопарк, ночь в музее, театре, библиотеке…

Один только раз Марина сбежала со свидания раньше времени. Точнее, они оба ушли посреди ночи из весьма странного отеля с крошечными номерами. Всё пространство комнатки занимал узкий матрас на полу, в изголовье висела полочка размером с мобильный телефон, по стене тянулась токая светодиодная лента, других источников света не было. Единственным предметом в номере оказался стоящий в углу прикрытый краем матраса ночной горшок. Вытянуться в полный рост в комнатке не было возможности. Потолок оказался настолько низок, что даже не перелезешь друг через друга, если тому, кто лежит у стены, захочется выбраться наружу.

В общем, место для ночлега – и только. Пришёл, закрыл за собой дверь, упал на матрас и по звонку будильника понял, что наступило утро. Окна в номере отсутствовали.

Марина окрестила номер гробом и, опасаясь приступа клаустрофобии, потребовала от