Читать книгу - "Путь кама - Екатерина Викторовна Королькова"

и теперь ему говорят, что пришел некто настолько сильный, могущий своротить истуканов божеств и выкрасть рыжую малышню прямо из-под носа великого главы.

– Восточный бог Ата Улан. Дай-ка отдышусь, внучок. Не торопи. Все равно боле ничего не знаю. Видел образину тэнгри, как он схватил малышку. А что дальше, не ведаю.

Белый кам выудил из кармана монету с отчеканенным профилем медведя и вложил подарок Асая в ладонь его внуку.

– Храни подарок деда. Авось когда пригодится.

7. Старуха с кошельком

Хата Эдуген, дщерь Мала Тэнгри и мать земли плодородной, возлюбила супротив наказа отца Ата-Улана. Отдалась ему и возлегла на ложе Восточного божества. Только напрасны были ее надежды, после ночи с богиней отрекся паук от клятв и ушел восвояси. Оставил тайную жену горевать по утерянному.

Поникла хата, аки цветок без влаги, но получив семя, что возродило жизнь в чреве и сердце ее, расцвела пуще прежнего. Поклялась она сберечь тело свое до дня рождения дитя.

Пришлось скиталице сбежать с небес и родить потомство на перепутье дорог в мире Срединном, ибо страх перед Небесным Отцом и битвой, где не будет спасенных, заставили богиню отлучиться от вечной жизни. Доверилась Эдуген челяди верной, что служили богам с начала времен, призвала к себе смертного. Прибыл нагваль худ и слаб, принял ребенка из чрева хаты. Едва успел укрыть малютку, как сомкнула хата очи и отдалась теченью реки безвременья.

С той поры пропали нагваль и дитя в мире людском и знать не знали, слыхать не слыхивали о них на Небесах. Мала Тэнгри же от горя, али с умыслом каким, растворился меж звезд, оставив три юдоли без благословения и защиты.

Бурхан проклятий, Тимучин, белый кам. Летопись двумирья «Главы Пути к Свету».

Нет славных деревьев с ядовитыми плодами и нет гнилого древа, которое приносило бы плоды добрые. Ибо всякое дерево познается через плоды свои, как человек постигается через потомков.

Иван Гел ибн Али. «Прозрение и слепота», том 2.

Нет славных деревьев с ядовитыми плодами и нет гнилого древа, которое приносило бы плоды добрые. Ибо всякое дерево познается через плоды свои, как человек постигается через потомков.

Иван Гел ибн Али. «Прозрение и слепота», том 2.

Бархат был везде. Софа, кровать в пять саженей, пуф с резным изножьем мягко светились алой драпировкой и золотыми вензелями. На точно таком же кроваво-красном ковре примостились икринки недоеденной сириллы и кеты.

Статный мужчина с минуту разглядывал упавший завтрак, затем заскрипел кожей брюк, поворачиваясь к женщине в постели. Из-под кружев на него взглянули растерянные глаза с влажными отпечатками слез в розовых уголках. Живот холмистым полукружием вздыбился над равниной одеял, когда дама попыталась повернуться набок. Было трудно, тяжело, особенно после бессонных ночей и слабости хвори, что приключилась.

Мужчина не помог. Он хмуро сдвинул брови и отвернулся. Толстая коса, лежащая на его мускулистой спине, колыхнулась в такт движению и повисла пепельным жгутом до самой талии.

К женщине подбежала юркая служанка в кружевном чепчике из шерсти, наклонилась и принялась вытирать со лба выступивший пот. Заботливо убаюкивая больную тихим голосом, она укоризненно стрельнула взглядом в сторону гостя. Верхняя губа простолюдинки приподнялась, на носу выступили морщинки. Выражение крайней неприязни было настолько явным, что заметил его даже кот у входной двери.

– Когда он впервые пришел? – задал крутившейся в голове вопрос гость и посмотрел на хозяина усадьбы.

Филипп, обрюзгший, неряшливо одетый в халат поверх замасленного камзола сорокалетний князь хмыкнул и отошел от створок дверей. Он стоял там с тех пор, как пришел незнакомец. Пока гость разглядывал его Кожун, князю приходилось играть роль статуи, но, теперь настало время пообщаться, и он с удовольствием оторвался от позолоченной арки косяка, чтобы подойти ближе.

– Давеча будет… – Начал мужчина, но замолчал, взглянув на супругу.

Бледная, как смерть, княгиня приподнялась на подушках, потянулась и поймала своей маленькой ручкой лапоподобную руку спасителя. Кожаная перчатка ненароком сомкнулась вокруг ее ладони. Она хотела что-то сказать, даже приоткрыла пухлые губки, но не успела. Лицо в черной маске повернулось, и узкие опаловые глаза обожгли безразличием. Кожун дернулась, отстранившись, и вновь спряталась под единственной защитой от внешнего мира – пуховым одеялом.

Растерянность пробежала по миловидным чертам молодой госпожи.

Мужчина понял, что переборщил, был слишком груб с этим аленьким цветочком, поэтому попытался исправить положение легкой улыбкой и кивком. Мол, извините, мамзель, не приучен к женским ласкам, тем более к благосклонности замужней элитки на сносях.

– Перед затмением Каира. В самую темную пору, – пролепетала Кожун, почти успокоившись при виде улыбчивого красавца с точеными скулами.

– Примерно с месяц назад, – посчитал гость и хмыкнул.

Встав, он принялся мерить просторную спальню размашистыми шагами и чесать подбородок. Выходило ровно тридцать пять. Конечно, ему эти числа были без надобности, но напустить загадочности на процесс измышлений в обители Ласийского владыки не мешало.

– Выйдем-ка, князь, – бросил он и выскользнул из покоев прежде, чем тот смог ответить.

Беспокойство за женщину росло с каждой минутой. До родов оставалось не меньше одного новолуния, а княгиня была настолько плоха, что едва передвигала ноги и совсем перестала питаться.

За месяц дойти до такого? Довольно трудно. Видать, демон или еще какая тварь, поселившаяся в доме, отличалась недюжинными способностями или сумела перехитрить ловушки из амулетов, которыми обыкновенно снабжают придворных феодалов магики и ойуны.

– Кам, заклинаю тебя небесными покровителями: спаси ребенка! Я знаю, чудище пришло за ним! – стоном разлетелись слова Кожун, когда гость уже стоял в уютной темноте длинного коридора.

Кам промолчал.

Из спальни послышалось шарканье и князь медленно, по-бегемотьи, выдвинулся за новым знакомым. Хлопнув дверью, хозяин указал в боковую галерею.

– Жена не в себе. Пройдем в мою библиотеку.

Мужчина согласно кивнул и пристально всмотрелся в черты лица правителя Ласии. Бледная кожа с оливковым отливом едва проглядывала сквозь рыжую щетину бороды, расползшуюся по щекам почти до нижних век. Бледно-голубые глаза блестели влагой, а на узких губах отпечатались скорбь и плохо скрываемая ярость.

Сделав пару поворотов по коридорам с малахитовыми стенами и высокими, узкими окнами, он подошли к двери из лакированного дуба.

– Прошу, – пригласил Филипп гостя и толкнул тяжелую створку. Раздался неприятный скрип и дверь медленно открылась. За ней показалась небрежно расставленная мебель из черного камня, карта на противоположной стене и несколько стопок потертой временем и потными руками чиновников бумаги.

Кабинет, иначе место, где прятался от народа