Читать книгу - "Немезида ночного ангела - Брент Уикс"

другую, после чего снова пинаю столб, и все сооружение, не успев удариться о землю, летит в скопище солдат и выигрывает мне время.

Некая отрешенная частичка меня смотрит на сражение с одобрением. Я еще никогда в жизни не дрался так хорошо. Но это чувство маячит где-то далеко. Гораздо отчетливее я ощущаю радость движения и восторг ученика, который на экзамене решает одну задачку за другой. Некоторые задачи просты – столкнувшись с тем-то, мне нужно отступить. Если отступать, то в какую сторону? Когда лучше сойтись с новым противником, а когда разорвать дистанцию? Другие вопросы намного сложнее: если шагнуть сюда, навстречу солдату с алебардой, и учесть, что товарищ этого солдата может из своей стойки нанести мечом такие-то и сякие-то удары, как лучше поступить: перехватить их рукой или отбить клинком?

Конец этого экзамена неизбежен. Грядут вопросы, на которые нет правильного ответа. Имперцы могут совершить сотню ошибок; я же не могу допустить ни одной.

Но что будет в конце неважно. Важно только сейчас.

Битва превращается в подвижную медитацию. Я – вершина красоты и уродства, ось жизни и смерти, которая беспорядочно вращается, обреченная упасть, и до сих пор стоит прямо лишь благодаря своему стремительному движению. Я слышу, вижу, чувствую, знаю. Слышу ритм чужих движений, похожий на земное эхо музыки сфер. Мимолетным взглядом определяю, насколько мускулист и натренирован мой противник, насколько длинны его руки и ноги, как он может двигаться и как может нападать. Даже если он будет действовать вдвое или втрое быстрее, его скорость все равно предсказуема, и я могу настроиться на его ритм, дождаться атаки и отбить ее прежде, чем удар придется по мне.

Я наконец понимаю, как неталантливому Лантано Гаруваши удалось стать лучшим дуэлянтом в мире. Помимо природных физических дарований, упорных тренировок и того, что он в совершенстве овладел разными боевыми стилями, он всегда чувствует эти потоки и плывет по ним. Он понимает сражение интуитивно. У многих людей заученные действия благодаря длительным тренировкам становятся рефлекторными. Гаруваши знает себя и своего противника, но не умом, а телом, там, где знание превратилось в инстинкт, то есть стало более быстрым и смертоносным.

Поэтому я понимаю: что бы я ни делал, я обречен.

Когда я врезаюсь одновременно в копейщика, щитоносца и безоружного мага, рядом слетает чья-то голова. Не помню, чтобы я ее отсекал; только схватил кого-то за руку, чтобы обезоружить, отскочил с копьем в левой руке и мечом в правой, сделал ложный выпад копьем, но щит взлетел высоко и отразил его. Я колю щитоносца в голень, а затем пинком отправляю падающую голову в спираль колдовских потоков, которые собирает между рук отступающий маг.

От столкновения – или от того, как маг всплеснул руками, падая на спину, – он обрушивает пламя на солдат, выстроившихся вокруг него. Пока они в смятении, я заставляю ка'кари принять форму ножа и вонзаю его в грудь щитоносца, который корчится на полу.

Магическое пламя пробивает мне путь отхода. Я не заметил, как кольца сомкнулись вокруг меня, но теперь вижу в них разрыв и прыгаю в него.

Мой перекат получается неуклюжим – я слишком поздно вспомнил, что нужно смягчить встряску для ребенка, – однако на ноги вскакиваю уже снаружи замкнувшегося кольца. Правда оно, к сожалению, отрезало меня от ближайшего выхода. Из окружения я вырвался, но загнал себя на самый нос палубы.

– Остановитесь! Остановитесь, глупцы! Все назад!

Только этот голос и мог выдернуть меня из медитативного состояния. Король Рефа'им.

– Назад! – в ярости приказывает он. – У него мой ребенок! Как вы смеете нападать на него столь безрассудно! Несите сети и мэнкетчеры, сейчас же!

Через секунду солдаты отступают.

Наверное, мне стоит броситься за ними вдогонку, но мое сосредоточение нарушено, и я вдруг чувствую, насколько устал. Я дышу тяжело и прерывисто, мое тело дрожит. К тому же солдаты отступают крепким строем, прикрывают друг друга, по пути хватают раненых и оттаскивают их назад, оставляя на полу только мертвецов.

Впрочем, они не уходят с палубы, и отступают лишь ради того, чтобы перегруппироваться. Это не сулит мне ничего хорошего. Да, я получил небольшую передышку, но и потерял слишком много: между нами образуется разрыв, и в рядах имперцев восстанавливается порядок. У них есть маги и скоро будут луки – их редко таскают с собой по тесному кораблю, но я знаю, что на борту они есть, хранятся где-то поблизости. Теперь, когда имперцы могут атаковать меня на расстоянии, мое положение стало намного хуже… даже если по мне не будут бить на поражение. Перед этим от меня требовалось лишь держаться поближе к солдатам и быстро перемещаться, чтобы маги не могли ничем в меня выстрелить. Никто же не хотел попасть огненным шаром в спину своему товарищу.

– Кайлар, – громко произносит Рефа'им. – Тебе пора посмотреть правде в глаза. – Он не выходит из рядов своих магов и телохранителей, не подставляется, страшится угрозы, которую я все еще могу для него представлять.

– Это какой же? – кричу я, встав за колонну и спрятавшись от большинства солдат. Перед этим я перевернул несколько столов, чтобы за ними можно было укрыться – если не от выстрелов, то хотя бы от взглядов. Вдруг имперцам захочется подпалить меня магией. Другого плана у меня нет. Я мог бы разбить с помощью ка'кари стеклянную панораму, но… ради чего? Спрыгнуть я не могу. Перебраться по корпусу в другую часть корабля, не покалечив при этом ребенка, тоже.

Даже если у нас получится сбежать отсюда, малыш не будет в безопасности пока остается на штормоходе. Рефа'им убил всех нас в ту же секунду, когда принес ребенка с антимагическими способностями на корабль, который держится на плаву благодаря магии.

– Прими мою сделку! – кричит Рефа'им. – Тебе не победить. Ты это знаешь. Сейчас ты отважно принял последний бой. Ты доказал, насколько мужественен. Если не отдашь его сейчас же, всем вокруг станет только хуже. Отдай мне ребенка, и тогда ты хотя бы сможешь сбежать. У тебя будет надежда, Кайлар! Ты сможешь выжить и потом продолжить борьбу.

– Выжить? Да ну?

– Я думаю, ты хороший пловец. Или ты можешь остаться. Я оставлю тебя в живых и возьму в плен. Но то, что с тобой сделают после этого, приятным не назвать. Императрица не умеет прощать.

– После этого ничего не будет, – говорю я. К моим врагам подходят новые силы, передают бойцам мэнкетчеры и тяжелые сети. Чем дольше затягивается этот разговор, тем сильнее затягивается петля на моей шее, а