Читать книгу - "Отель "У погибшего альпиниста". Стажеры. Улитка на склоне - Аркадий Стругацкий"

И тут неожиданно для себя – уж очень я отчаялся и устал – я рассказал ему о Хинкусе. Он слушал, кивая лысой головой.

– Да, – сказал он, когда я кончил. – Вот видите, и Хинкус тоже…

Обронив это таинственное замечание, он обстоятельно и без всякого понуждения рассказал, что делал после окончания карточной игры. Впрочем, знал он очень мало. Олафа в последний раз он видел примерно тогда же, когда и я. В половине десятого он спустился вниз вместе с Мозесами, покормил Леля, выпустил его погулять, задал трепку Кайсе за неторопливость, и тут появился я. Возникла идея посидеть у камина с горячим портвейном. Он отдал распоряжение Кайсе и направился в столовую, чтобы выключить там музыку и свет.

– …Конечно, я мог бы тогда же зайти к Олафу и свернуть ему шею, хотя я вовсе не уверен, что Олаф позволил бы мне это сделать. Но я и пытаться не стал, а просто пошел вниз и погасил свет в холле. Насколько я помню, все было в порядке. Все двери на верхнем этаже были закрыты, и стояла тишина. Я вернулся в буфетную, разлил портвейн по стаканам, и в эту минуту произошел обвал. Если вы помните, я занес вам портвейн, а сам подумал: пойду-ка я позвоню в Мюр. У меня уже тогда появилось ощущение, что дело швах. Позвонив, я вернулся к вам в каминную, и больше мы не разлучались.

Я разглядывал его сквозь прикрытые веки. Да, он был очень крепким мужчиной. И вероятно, у него хватило бы силы свернуть шею Олафу, особенно если Олаф был предварительно отравлен. И он, хозяин отеля, как никто другой, располагал реальной возможностью отравить любого из нас. Более того, у него мог быть запасной ключ от номера Олафа. Третий ключ… Все это он мог. Но кое-чего он не мог. Он не мог выйти из номера через дверь и запереть ее изнутри. Он не мог выскочить через окно, не оставив следов на подоконнике, не оставив следов на карнизе и не оставив следов – очень глубоких и очень заметных следов – внизу под окном… Между прочим, этого никто не смог бы сделать. Оставалось предположить существование потайного люка, ведущего из номера Олафа в номер, который сейчас занимает однорукий. Но тогда преступление становится изощренно сложным, это означало бы, что его запланировали давно, тщательно и с совершенно непонятной целью… А, черт, я же своими ушами слышал, как он, выключив музыку, спускался по лестнице и делал выговор Лелю. Через минуту после этого случился обвал, а потом…

– Вы мне разрешите полюбопытствовать, – сказал хозяин, – зачем вы с Симонэ заходили к госпоже Мозес?

– А, пустяки, – сказал я. – Великий физик слегка перебрал, и ему почудилось бог знает что…

– Вы не скажете мне, что именно?

– Да вздор это все! – сказал я с досадой, пытаясь ухватить за хвостик какую-то любопытную мысль, проскользнувшую у меня в сознании за несколько секунд до этого. – Вы меня сбили, Алек, со своими глупостями… Ну ладно, потом вспомню… Давайте насчет Хинкуса. Попытайтесь вспомнить, кто выходил из столовой между половиной девятого и девятью.

– Я, конечно, могу попытаться, – мягко сказал хозяин, – но ведь вы сами обратили мое внимание на тот факт, что Хинкус безумно напуган этим, скажем, существом, которое его связало.

Я впился в него глазами.

– Ну, и что вы об этом думаете?

– А вы? – спросил он. – Я бы на вашем месте подумал об этом самым серьезным образом.

– Вы шутите или нет? – сказал я раздраженно. – Я не могу сейчас заниматься мистикой, фантастикой и прочей философией. Я просто склонен думать, что Хинкус того… – Я постучал себя по темени. – Я не могу представить себе, чтобы в отеле кто-то прятался, кого мы не знаем.

– Ну хорошо, хорошо, – произнес хозяин примирительно. – Не будем спорить об этом. Итак, кто выходил из зала между половиной девятого и девятью? Во-первых, Кайса. Она приходила и уходила. Во-вторых, Олаф. Он тоже приходил и уходил. В-третьих, ребенок дю Барнстокра… Впрочем, нет. Ребенок исчез позже, вместе с Олафом…

– Когда это было? – быстро спросил я.

– Точного времени я, естественно, не помню, но хорошо помню, что мы тогда играли и продолжали играть еще некоторое время после их ухода.

– Это очень интересно, – сказал я. – Но об этом после. Так. Кто еще выходил?

– Да, собственно, остается одна только госпожа Мозес… Гм… – Он сильно поскреб ногтями обширную щеку. – Нет, – сказал он решительно. – Не помню. Я, как хозяин, в общем, следил за гостями и поэтому, как видите, кое-что помню довольно хорошо. Но вы знаете, был такой момент, когда мне чертовски везло. Это длилось недолго, всего два-три круга, но что было во время этой полосы удач… – Хозяин развел руками. – Я хорошо помню, что госпожа Мозес танцевала с ребенком, и хорошо помню, что потом она подсела к нам и даже играла. Но выходила ли она… Нет, я не видел. К сожалению.

– Ну что ж, и на том спасибо, – сказал я рассеянно. Я уже думал о другом. – А ребенок, стало быть, ушел с Олафом, и больше они не возвращались, так?

– Так.

– И было это до половины десятого, когда вы поднялись из-за карт?

– Именно так.

– Спасибо, – сказал я и встал. – Пойду, пожалуй. Да, еще один вопрос. Вы видели Хинкуса после обеда?

– После обеда? Нет.

– Ах да, вы же играли… А до обеда?

– До обеда я его видел несколько раз. Я видел его утром, когда он завтракал, потом на дворе, когда все мы играли и резвились… Потом он из моей конторы давал телеграмму в Мюр, потом… Да! Потом он спросил меня, как пройти на крышу, и сказал, что будет загорать… Ну и все, кажется. Нет, еще раз я видел его днем в буфетной, он забавлялся с бутылкой бренди. Больше я его днем не видел.

Тут мне показалось, что я поймал ускользнувшую было мысль.

– Слушайте, Алек, я совсем забыл, – сказал я. – Как записался у вас Олаф?

– Принести вам книгу? – спросил хозяин. – Или так сказать?

– Так скажите.

– Олаф Андварафорс, государственный служащий, в отпуск на десять дней, один.

Нет, это была не та мысль.

– Спасибо, Алек, – сказал я и снова сел. – Теперь займитесь своими делами, а я буду сидеть и думать.

Я охватил голову руками и стал думать. Что же у меня есть? Мало, чертовски мало. Я узнал, что Олаф ушел из столовой между девятью и половиной десятого и больше в зал не возвращался. Теперь так. Выяснилось, что вместе с Олафом ушел этот самый ребенок. Таким образом, насколько можно пока судить, чадо – это последний человек, который видел Олафа живым. Если не считать убийцы, конечно. И если считать, что все допрошенные говорят правду. Значит, Олаф убит где-то между началом десятого и началом первого. Ничего себе промежуточек. Впрочем, Симонэ утверждает, будто без пяти десять в комнате Олафа было слышно какое-то движение, а примерно в десять минут одиннадцатого никто в номере не отзывался на стук дю Барнстокра. Но это еще ничего не значит, Олаф мог в это время выйти. Я с досадой дернул себя за волосы. Олафа вообще могли убить не в номере… Нет, рано, рано делать выводы. У меня еще остается Брюн по делу Олафа и госпожа Мозес по делу Хинкуса… Хотя что она мне может сказать? Ну, вышла на крышу, ну, увидела Хинкуса… Минуточку, а зачем она выходила на крышу? Одна, без мужа, декольте… Ладно. Вопрос: с кого начать? Поскольку убит Олаф, а не Хинкус, и поскольку госпожа Мозес уже наверняка знает об убийстве от супруга, начнем с чада. Спросонок люди говорят иногда интересные вещи. Заодно, может быть, удастся определить, какого оно пола, мельком подумал я, поднимаясь.