Читать книгу - "Вредители - Александр Накул"

у него жена была умница и какой он дом себе в конце жизни купил, русским не интересно. Русским нравится, что его со службы выперли и что его первый роман якобы продавали очень дорого, чтобы никто не купил. А о чём этот роман, им всё равно, что они его не читали, у них своих романов хватает. Просто у русских сложилось, что любой писатель должен быть такой мультатули. Одного придворным камердинером работать заставили, другого послали на Кавказ искать приключений, третий продолжение своей лучшей книги сжёг. Они просто все хотят быть с народом, а народ любит мучеников и страстотерпцев. И только после этого понимаешь, как тяжело приходилось Толстому. Граф, богач, любимая жена, поместье огромное, каждая книга с огромным успехом расходится. К смертной казни по молодости лет не приговорён, из страны не высылался, психическими болезнями не страдал, на помойке за рынком горло себе тупым ножичком не резал. Даже водку толком не пил! Что он только не делал, чтобы получить мученика: и университет бросил, и на войне был, и с церковниками ругался: ничего не выходило. Пришлось идти бродяжничать. Потом революция, разруха, чистки: иначе люди не поверят, что писатель жизнь знает. А сейчас, я слышал, при Сталине ― он сам поэт, он знает публику ― в Сибири построили специальные лагеря, чтобы писатели там страдали.

Но Кимитакэ не мог сосредоточиться ни на его словах, ни на том, что он задумал для оправдания. Сил хватало только на то, чтобы смотреть на середину стола.

Потому что посередине стола стоял Золотой Храм.

Точнее, это был фонарь ― но в форме Золотого Храма, с петлёй под крышей. Бамбуковый каркас и раскрашеная бумага, а внутри горит огонёк. Если подвесить за петлю ― он повернётся углом, под каноничные для Золотого Храма сорок пять градусов.

(Как известно, Золотой Храм всегда фотографируют через озера и под углом в сорок пять градусов. Но не потому, что у храма нет другой стороны или он вообще декорация. Просто на том месте стоит скамеечка. А вот эту скамеечку почему-то фотографируют мало.)

― Что это?― тупо спросил Кимитакэ.

― Это Золотой Храм,― с любезной улыбочкой ответил Юкио,― Он расположен поблизости от Нары, в Киото. Ты мог видеть его на картинках.

― А откуда он взялся?

― Я его привёз. Вместе с другими гостинцами.

― И зачем он нужен?

― А зачем нужны фонари и храмы? Он освещает. А ещё им можно любоваться.

Возразить на это было нечего и Кимитакэ, покачиваясь, добрался до стола.

Родители, конечно, заметили и его запах, и его состояние. Но задавать вопросы в чужом присутствии не решались.

А Юкио и вовсе не выглядел удивлённым. Даже отец не морщался, когда тот к нему обращался.

― А что в твоей семье говорят о войне?― осведомился отец семейства

― В моей семье о войне не говорят, а делают всё для победы,― гордо отозвался Юкио и ещё раз тряхнул волосами,― А так, я даже не очень помню, кто из моих родственников что о чём думает. Слишком долго живу при школах и в общежитиях. Уже привык, что всё мое тело принадлежит не семье, а государству.

― Но причёска у тебя не школьному уставу.

― Не до причёсок,― гордо ответил Юкио,― Я как тибетский монах ― совсем оброс в усердных учёных занятиях.

― Ну, в таком случае тебе может и разрешат её оставить.

Юкио оставил пустую чашку, встал и поклонился.

― Я полагаю, что мне пора спать.

Было что-то зловещее в этой вежливости. Кимитакэ не мог отделаться от ощущения, что перед ним разыгрывают какую-то зловещую пьесу, чей сюжет ему неизвестен ― но совершенно ясно, что в ней будет ещё немало пугающих поворотов.

― Кими-кун, устроишь своего одноклассника?― спросил отец, даже не посмотрев в его сторону.

Кимитакэ поднялся, пошатнулся, но устоял. Ноги не слушались. Он был способен только ковылять, навалившись на Юкио и мягко подталкивая его в нужную сторону.

Спальня детей была на втором этаже ― расчёт был на то, чтобы они росли как можно незаметней.

Они поднялись по лестнице и Сатотакэ без подсказки отодвинул нужную дверь.

Кимитакэ рухнул на стул и безуспешно попытался стащить с себя школьную форму. Но форма не слушалась, она опутывала, словно мумию.

Младший брат, Тиюки, был уже там. В отличии от Кимитакэ, его воспитывали родители, поэтому он куда лучше усвоил, чего от него хотят. Поэтому он не только хорошо учился, но ещё ухитрялся быть незаметным ― искусство, для высокого, нескладного Кимитакэ почти недоступное.

В их семье спали, как в старину, на полу, вповалку, накрывшись безразмерным одеялом и согреваясь от тел друг друга. Братик уже лёг и смотрел на вошедших сверкающими глазами.

За окном мягко сияло ночное летнее небо. Юкио подошёл к столу, не глядя смахнул тетради на пол и положил чемоданчик, а сверху водрузил свою ученическую фуражку.

Кими застонал.

― Что такое, Кими-семпай?

― Я… фуражку потерял.

Юкио кивнул, открыл чемоданчик, достал ещё одну и положил рядом. И почему-то стало стало ясно, что для Кимитакэ она будет впору.

А потом Сатотакэ принялся раздеваться. Он делал это с необыкновенным изяществом, перебирая пуговицы, словно кнопки саксофона. И почему-то было ясно, что смотреть на это ― опасно.

Кимитакэ уронил голову. Потом рухнул на колени. И пополз, больше