Читать книгу - "«Я – АНГЕЛ!». Часть вторая: «Между Сциллой и Харибдой» - Сергей Николаевич Зеленин"

— И самое главное… Ты любыми способами, день и ночь должен думать как поднять не только свой авторитет, но и авторитет подчинённых. Самоотверженный начальник, даже снимая с должности — никогда не будет их компрометировать, никогда не будет участвовать ни в каких интригах по подрыву чьего-либо авторитета, ни по утверждению собственного. У него никогда не будет любимчиков и, у него будет только деловой критерий оценки подчинённых.

УУУФФФ!!!

Оставшись наедине с Елизаветой:

— Как твой новый «шедевр»? Готов?

— Да, вроде… Ой, не знаю — посмотри сам.

Внимательно рассматриваю картину писанную маслом:

— Нормально получилось, моя девочка! Что-то улучшать в ней — только портить. В неофутуризме главное в не сам рисунок — а, идея в нём заключающаяся.

* * *

Приехав в Первопрестольную первым делом препроводив Елизавету к маме, снял на две недели небольшую квартиру. Лиза хотела было поселиться со мной, но я ей категорически отказал:

— Маленькая ты ещё со взрослым мужиком жить.

Та пищит возмущённо:

— Ведь, с Васей «жила» полгода и ничего. Не «маленькая» была!

Легко нажимаю на кончик её носа:

— То было не «житьё» — а «житие». Благотворительная акция, то есть для спасения перспективного учёного и заодно — учебная практика начинающей Роксоланы, повелительницы султанского гарема. Поэтому, в «общий стаж» это не засчитывается.

Надувает было губки, но на меня подобные девичьи фокусы не действуют:

— Не устраивай мне здесь псевдо-семейных сцен, девочка! Мы с тобой сюда не «спать» вместе, приехали. У нас с тобой очень много дел в Москве: обоим надо быть свежими и собранными — как монахам-иезуитам, попавшим на остров с папуасами-людоедами.

Погладив по прелестной русой головке:

— Да к тому же твоя мама будет обижаться: вы ж с ней уже полгода — как не виделись. А маму обижать нельзя: возможно в будущем — это чья-нибудь любимая тёща…

Улетела от меня как на крыльях!

Устроившись-благоустроившись сам и отдохнув с дороги, на следующий день с утра поехал в «Стойло Пегаса» на встречу с лизиной мамой.

* * *

Надежда Павловна Молчанова была крайне разочарована как всей московской творческой «тусовкой» в целом, так и каждом её представителем в частности:

— В нашем Ульяновске люди намного честнее, чище и порядочней — чем все эти…

Воспитанная женщина не стала выражаться матом в присутствии — «почти что зятя».

Зело недоумеваю:

— Вы же сами, мадам, из столичных жителей — из коренных петербуржцев… Неужели раньше не знали, что это за публика, уважаемая Надежда Павловна?

Вздыхает, томно закатывая глаза к потолку:

— Ах, Серафим… В молодости на некоторые вещи смотрится как-то иначе, а другие просто не замечаешь! Доживёшь до моих годков — узнаешь.

Ха! «Там» я не только дожил — но и пережил раза в два её «годки». И всегда знал: гениальность — не повод вести себя по-хамски. А, если человек ведёт себя как свинья, то он и есть — свинья и быдло, несмотря на все свои таланты и «всенародную славу».

Надежду Павловну я достаточно хорошо изучил: пока не выскажет, что у ней на душе наболело — спрашивать о делах бесполезно. Поэтому выслушиваю «в пол-уха» все сплетни касаемые друзей-имажинистов — владельцев кафе, про события произошедшие с ними — после нашего с Лизой знакомства, а потом расставания с этой компанией в конце августа прошлого года.

Сергей Есенин как всегда «в ударе», то есть пьёт — дебоширит, дерётся. Какую газету не посмотри: везде на первых страницах — про его «подвиги»!

— Когда в зале сидит Есенин, все клиенты настороже. Никто не знает, что случится в следующий момент, всё возможно — оскорбления, скандал, драка, избиения или ещё какое-нибудь безобразие. В сущности, все — посетители, музыканты, буфетчицы иофициантки мечтают о той минуте — когда он, наконец, уйдет.

Здесь она с крайним удивлением:

— Но, странное дело: как только это случается — всё вокруг становится глубоко бездарным, серым и тусклым…

Соглашаюсь:

— Да! С клиентом надо уметь работать — а не просто напитки и закусь ему на стол подавать. Надежда Павловна! Напомните перед моим отъездом в Ульяновск, чтоб я Вам методичку выслал.

— Напомню, если сама не забуду.

— А Вы запишите где-нибудь…

Кроме четырёх заведённых и затем спущенных «на тормозах» уголовных дел, Есенин и ещё трое «мужиковствующих» поэтов (пишущих стихи на крестьянскую тему) были под судом за антисемитские высказывания в адрес зашедшего в кафе еврея-чекиста, с последующей дракой. Всем четверым судья вынес «общественное» порицание.

— Из-за этого возмутительного случая очень многие состоятельные люди перестали ходить в «Стойло Пегаса». Мы с Мариенгофом вывесили объявления чтоб этих трёх типов больше не пускали в «Стойло», так Сергей закатил нам такой скандал! И они с Анатолием так поссорились, что перестали разговаривать друг с другом. А ведь какая дружба была! Водой не разольешь…

Участливо интересуюсь:

— Как там, кстати, Анатолий Борисович?

— Хорошо поживает! Сын у него недавно родился.

— Вот, как? Ну, молодец, — напрягая память, стал вспоминать про детские игрушки виденные в этом времени, — надо будет не забыть — поздравить…

— Анатолий переживает этот разлад очень сильно! Ведь ещё был скандал насчёт денег, которые он якобы не платит с доходов от кафе сестре Есенина. А какие там «деньги»? Он же сам сделал всё, чтоб превратить это приличное заведение в какую-то нищую забегаловку.

С тихим ужасом оглядывает стены кафе:

— Ремонт с самого открытия не делали!

Как мне доподлинно известно из «послезнания», в этом году разлад между Сергеем Есениным и Анатолием Мариенгофом дойдёт до того, что первый решит порвать с имажинизмом и группа «Ассоциация вольнодумцев» будет распущена. Сам же Есенин уедет на Кавказ (правда, не знаю в каком месяце) где и пробудет до следующего — последнего для него 1925 года, с трагичным финалом в питерской гостинице «Англетр».

Ещё вот:

— Как вы с Лизой уехали, Сергей объявил своим учеником и приемником некого Ивана Приблудного[1] — молодого поэта из Украины. Он покупал ему одежду, обувь, давал деньги и водил по ресторанам…

«Что-то Серёженьку после нашей Лизки на мальчиков потянуло, — такой инфы в моём компе не было и, я несколько забеспокоился, — что она ему интересно, такое сказала или сделала?».

— … И что Вы думаете, Серафим Фёдорович? Этот Приблудный начал воровать у него стихи и выдавать за свои!

— Да, Вы что⁈ Вот же, мерзавец!