Читать книгу - "Подкидыш ада - Геннадий Прашкевич"

Что-то смутило его во внезапном единении.

А Алевайка взяла руку Семейки и руку немца, в которой он не держал алмаз, и сложила их руки вместе на своем круглом животе. Ефиоп так и сидел у ног: «Абеа?» Из воды тянула морду корова, простодушно сосала носом холодный воздух.

– Сын будет…

– Зарежет Пушкина…

Полуземлянка за спиной.

Белый дым крючком в небо.

С чудесной ледяной высоты Аххарги-ю видел, как будто бы сама собой сжалась крепкая рука немца на рукояти ножа. Вот какие красивые симбионты, беззвучно рассмеялся Аххарги-ю. Всеми сущностями рассмеялся. Сейчас один разбойник зарежет другого, чем окончательно утвердит свою неразумность.

Собственно, это и есть главное условие освобождения друга милого.

Сверкнет нож, упадет алмаз, вскрикнет девка. А на уединенном коричневом карлике друг милый нКва ласково оплодотворит живые споры, разбросанные по всем удобным местам.

Аххарги-ю ликовал: полная неразумность!

Сбыв с Земли трибу Козловых, можно приниматься за Свиньиных.

А там дойдем до Синицыных, до Щегловых, вообще до Птицыных – много дел на планете Земля. Пусть пока пляшут у костров и строят воздушные замки. Ишь, какие! Здоровье рыхлое, а свирепствуют.

Упала звезда, сверкнула под полотнищами северного сияния.

Девка вздрогнула, кутаясь в соболиную накидку. Повела головой, толкнула немца заиндевевшим плечом. «Майн Гатт!» Волнение немца передалось Семейке. Маленький ефиоп приподнялся на локте.

Замерли, прижавшись друг к другу.

Полярная ночь, как жабрами, поводила сияниями. В их свете Алевайка – круглая, вохкая. Закоптилась при очаге, смотрит как соболь. Зверок этот радостен и красив, и нигде не родится, опричь Сибири. Красота его придет с первым снегом и с ним уйдет.

Немец заплакал и спрятал нож.

Семейка тоже подозрительно шмыгнул носом.

У немца взгляд водянистый, затягивающий, как пучина морская. Смертное манит. Ефиоп радостно спросил: «Абеа?»

И все потрясенно замерли.

Да неужто одни? Да неужто нет никого, кроме них, в таком красивом пространстве?

Аххарги-ю ужаснулся.

Дошло: кранты другу милому!

Никогда не вырвется знаменитый контрабандер из диких голых ущелий уединенного коричневого карлика. Ошибочка вышла. Вон как уставились братья Козловы на трепещущее над ними небо! В глупые головы их не приходит, что восхищаются не чем-то, а пылающим размахом Аххарги-ю.

Нож, алмаз, девка!

Копоти и ужаса полны сердца.

Но – звезда в ночи, занавеси северного сияния.

«Это меня видят, – странно разволновался Аххарги-ю. – Это мною восхищены. Значит, чувствуют красоту, только стесняются». А другу милому теперь точно кранты. Вдряпался.

Пронизывая чудовищные пространства, Аххарги-ю величественно плыл над веками.

Планета Земля медленно поворачивала под ним сочные зеленые бока. Теплый дождь упал на пустую деревню, на замшелые крыши. Потом из ничего, как горох, просыпалась в грязные переулки и в запущенные огороды вся наглая триба Козловых. Лупили глаза, икали, думали, что с похмелья, щупали себе бока. Собаки гремели цепями. Выпучив красные глаза, ломились сохатые в деревянный загон, где скромно поводила короткими ушами некая казенная кобыленка. А какой-то один Козлов, спьяну-та, шептал одними губами:

…Лицо свое скрывает день;

поля покрыла мрачна ночь;

взошла на горы черна тень;

лучи от нас склонились прочь;

открылась бездна, звезд полна;

звездам числа нет, бездне дна…

Видно, что красотой стеснено сердце.

Аххарги-ю даже застонал, жалея друга милого.

…Уста премудрых нам гласят:

там разных множество светов;

несчетны солнца там горят,

народы там и круг веков:

для общей славы божества

там равна сила естества…

Прощай, прощай! Друг милый, прощай!

…Что зыблет ясный ночью луч?

Что тонкий пламень в твердь разит?

Как молния без грозных туч

стремится от земли в зенит?

Как может быть, чтоб мерзлый пар

среди зимы рождал пожар?..

Ефиоп изумленно спросил: «Абеа?»

Было видно, что он-то уж никогда не будет торговать: амками.

А станут дивиться: почему так? – он ответит. Непременно с разумным оправданием. Вроде такого: алмаз тоже ют бесцелен, он никогда не заменит самую плохую самку, а – смотрите, какой неистовый блеск! Короче, за братьев Козловых можно было не волноваться. Они вошли в вечный круг. Да и в самом деле, что красивей нежной девки, холод-того алмаза, волнистого ножа из шеффилдской стали?

Вот дураки, если не поймут.