Читать книгу - "Синий взгляд Смерти. Рассвет. Часть первая - Вера Камша"

– Видит Создатель, – заверял «неопытный» Баата, – я еще никого не ждал так сильно, как вас! Мой покойный отец боялся того, чего не мог понять, и я унаследовал многие его страхи. Не хочу лгать, я надеюсь когда-нибудь стать достойным казаром, но сейчас я растерян… Здесь нам не помешают, это любимое место моих покойных родителей, а прохладительное облегчит любую беседу.

Мешать в оседлавшей обтесанную скалу беседке и впрямь было некому, а вид восхитил бы и поэта, и художника, интриганов же восхищала невозможность подслушивания. Каменная толща под ногами и ажурные решетки вместо стен исключали чужое любопытство, но этого было мало: у подножия утеса, где начиналась удобная лестница, торчали казарские бириссцы, а парой пролетов выше – прихваченные Бонифацием вроде бы для почета адуаны. Сверху и те, и другие казались игрушечными солдатиками, Адриан таких присылал сперва чужому сыну, потом чужому внуку.

– В самом деле удобно, – согласилась принцесса, отгоняя воспоминание, – особенно падать.

– Это был несчастный случай, – быстро сказал Баата, и Матильда поняла, что ненароком отдавила хвост одной из фамильных змей. – Мой несчастный брат пытался поймать на лету бабочку. Вы их зовете фульгами, они должны нести удачу, но примета обманула.

– Погибшего – несомненно, – кивнула алатка, до сего мгновенья не представлявшая, как именно Лисенок теряет лишних родичей. – К счастью, мы с супругом не в том возрасте, чтобы гоняться за бабочками.

Бонифаций знакомо поднял к небу палец.

– Сии хрупкие создания, – веско произнес он, – сотворены, дабы напоминать нам, во грехах пребывающим, что из мерзкой гусеницы при должном питании родится летучий цветок, а из грешника при должном поведении – праведник. Только не всяк грех искупаем, и бабочка бабочке рознь: капустные черви, воспарив, сохраняют гнусную суть и заражают огороды ненасытной мерзостью. То же и ересь агарисская: кажет миру белые крылья, но пожирает заблудшие души аки гусеница капусту.

– Как это верно! – ахнул эсператист, успевший вступить в союз с олларианцами и породниться с потомками Бакры. – Мне страшно об этом говорить, но в Паоне подняла голову чудовищная ересь…

– И что учудила тварь злокозненная, кардиналом Паонским именуемая? – буркнул, нюхая подкисленную лимонным соком воду, супруг. – Объявил Паону новым Агарисом? Так морискам от сего лишь удобнее.

Баата взмахнул девичьими ресницами.

– Мориски отходят, – сообщил он, – но мне проще рассказывать с самого начала. Первое насторожившее меня известие…

Царственно расположившись в удобном – другого Лисенок почетным гостям не предложил бы – кресле, Матильда слушала и недоумевала: новости перечеркивали все, что алатка знала об имперцах. Покровители поганой Агарии от века гребли жар чужими руками, усердно избегая серьезных драк. Представить, что «павлины» соберутся и дадут отпор врагу, который едва ли не помелом гнал их от самого побережья, Матильда не могла, и Бонифаций, судя по враз забытому прохладительному, – тоже.

Поднимаясь в казарскую беседку, супруги готовились слушать о бесхозной по случаю морисского вторжения Йерне, куда Баата, сожрав Хаммаила, просто не мог не попытаться запустить лапки. Новость о «Богоизбранном, Богохранимом, Богодарованном и Четырежды Богоугодном» Сервиллии шмякнулась на голову, будто оброненная нерадивым орлом черепаха.

– Что? – не выдержала алатка. – Вот прямо так и подписался?!

Казар вздохнул. На инкрустированный самоцветами аляповатый стол лег высочайший манифест. Средь павлинов, пронизанных молниями грозовых туч и похожих на виадуки радуг чернели подзабытые Матильдой острые буковки. Император обращался к подданным на гайи, однако подпись была гальтарской и дурацкой. Это чтобы не сказать – кощунственной.

– Иссерциала б ему послать, богоданцу, – буркнула Матильда, по милости внука возненавидевшая любую гальтарщину. – «Мы, любимый сын и надежда Создателя, принимая возложенную Им на Нас ношу…» Да по нему святой поход плачет!

– Я чту и ожидаю, – Лисенок счел уместным напомнить о своем благочестии, причем на талиг, – и я в полной растерянности.

Длинные – еще длинней, чем у сестры, – ресницы были созданы для того, чтобы ими хлопать, в чем казар и поднаторел. Впрочем, кто бы сейчас не хлопал? Незазорно было и рот открыть.

– Странно сие и сомнительно, – пробасил супруг. – Гайифцы в ереси плещутся, будто свиньи в грязи, но к Создателю в избранники прежде не набивались, на земле гадили. Откуда сия бумага, и можно ли ей доверять?

Бумаг у Бааты оказалась не одна и не две, и он им доверял: манифесты пересылали прознатчики, за которых казар ручался отцовской памятью, здоровьем сестры и собственной душой.

– Что ж, – подвел итог Бонифаций, – поглядим, что за чудо из павлиньего яйца вылупилось, а пока займемся чем поближе. Дьегаррон говорит, корпус гайифский Кагету покинул, Хаммаил же такого горя не пережил.

К этому разговору Лисенок был готов, мало того, ему было что предложить взамен ну совершенно не нужной Талигу Йерны. Баата возвел очи к расписному потолку и принялся благодарить за поддержку в трудный час и обещать, что он и дальше, и всегда, и вообще…

– Я получил три письма из Гайифы, – словно бы нехотя признавался казар. – Чиновники из приграничных провинций привечают крупных торговцев, а торговцы не знают границ. И пусть мне написали враги моих друзей, я прочел, ведь это могло быть важным не только для меня, но и для тех, чьим доверием я горд!

– Не всякой дружбой можно гордиться, – отмахнулась алатка, непонятно почему вспомнив Хогберда с его пегой бородой и излияниями, хотя почему непонятно? Реснички у барона, конечно, подгуляли, а вот содрать с двух «друзей» четыре шкуры он умел. Баата, впрочем, сдерет все пять.

– Я счастлив, что мне удалось расположить к моей несчастной стране величайшего полководца нашего времени. – Лисенок вскинул голову, как хороший жеребец, и тут же якобы устыдился собственного порыва. – Мне безумно больно, что своими несчастьями моя страна обязана нестойкости моего дорогого отца, не сумевшего дать отпор гайифскому и агарисскому вымогательству. Я чту и ожидаю, но я исполнен ненависти к тем, кто навязал нам братоубийственную войну.

– Создатель нам врагов кормить и не заповедовал. – Бонифаций торжественно поднял свой любимый палец. – Ибо нельзя лелеять и стадо свое, и волков, бродящих у дверей овчарни, а правитель, ставящий чужое вперед родного, мерзок. Чего чиновники гайифские просили и обрели ли рекомое?

– О нет… – Подобным голосом Хогберд сообщал о выкупе заложенных внуком ценностей. За двойную цену, вестимо. – Они искали встреч со мной, ведь я – брат Этери. Гайифцы столь встревожены, что, забыв о присущем им высокомерии, просили меня о посредничестве между ними и его величеством Бакной. Разумеется, я отказался, объяснив, что бакраны движимы исключительно желанием помочь своим друзьям. Они бедны и не могут накормить голодающих Варасты, и они справедливы в своем решении взять хлеб и скот у виновных. Даже если бы я хотел, а я этого не хочу, я не удержал бы сынов Бакры. Это по силам лишь варастийцам или же тем, кто может говорить от их имени.