Читать книгу - "Галактический штрафбат. Смертники Звездных войн - Николай Бахрошин"

— Отставить разговоры по стойке «смирно»! — гулко рявкнул сержант. — Обурели, сволочи, зажрались!

Вот это уж совсем не по адресу, в животе давно уже кишка с кишкой перекрикивались. Мой сосед прав — даже сухпай из питательных брикетов, вкуса соломы, пережеванной лошадью, пошел бы на ура при таком отчаянном настроении желудка…

Офицеров, правильнее — офицер — воспитателей, «оводов», было трое. Впереди шли два первых лейтенанта (как мы узнали впоследствии — Гнус и Куница) и за ними, поигрывая легкомысленной тросточкой, словно гвардейским стеком, долговязый капитан с острым, вытянутым лицом и поджатыми в нитку губами. Сам комбат Диц, божье наказание для всего личного состава штрафбата «Мститель».

Заметив их, сержант с облегчением крякнул и ринулся навстречу — рапортовать о доставке.

Тоже показательно, отметил я про себя, обычно военные полицейские с высоты своего фискального положения не считают нужным просто козырнуть строевому офицеру, а попробуешь одернуть — и лучше бы не пробовал. Эти всегда найдут к чему придраться, из ничего состряпают такую самодвижущуюся телегу о пяти колесах с пропеллером — потом замучаешься доказывать, что ты не верблюд, потому что у тебя горбов нет и ты не жрешь колючки с куста… А тут — полетел, как молоденький, и честь отдал по всем правилам, и руки по швам зафиксировал, и грудь выпятил, сделав вид, что под ней не брюхо, а торс.

О — хо — хо, куда ж мы попали?..

— Вольно, сержант, вы можете быть свободны, — милостиво разрешил комбат.

Голос у него был тихим, но в нем явно угадывались нотки потенциального басовитого рыка.

На лице — устало — брезгливая гримаса философа, вынужденного жить среди сплошных идиотов. Похлопывающий по офицерской обувке стек и брезгливая мина — это первое, что бросалось в глаза…

Сержант с удовольствием, даже не оглянувшись на нас, отправился быть свободным. А мы — нет, конечно. Нам, к сожалению, оставалось только проводить его завистливыми взглядами…

* * *

Нет, с первого взгляда капитан Исаак Диц не производил впечатление матерого людоеда, ухмыляющегося во весь саблезубый рот от воспоминаний о старых жертвах и предвкушения новых. Он даже не носил на шее ожерелья из вяленых ушей штрафников и не перебирал в пальцах памятные четки из выбитых передних зубов. Серая форма вспомогательных частей космофлота сидела на нем как влитая, выдавая офицера — кадровика, умеющего носить ее, как вторую кожу, но, в остальном, комбат не выглядел матерым воякой. Да и на кителе — только медаль «Доблесть», а это не бог весть какая награда за три года войны.

С виду Диц был высоким, но узкоплечим, скорее, хрупким, даже угловатым, будто кузнечик — подросток. В ярких, карих глазах семита застыла обычная для этой нации вековая скорбь, делающая их особенно выразительными.

Что еще?

Он, например, никогда не выходил из себя, потому что, на мой взгляд, никогда в себя и не возвращался. Все время пребывал в состоянии истерического раздражения, готового сорваться громом и молниями на любую подвернувшуюся голову. Впрочем, когда Диц особенно гневался, то начинал сутулить плечи, словно пристально всматриваться вперед, отчего голова на тонкой шее раскачивалась совсем по — змеиному и выразительные глаза недобро прищуривались. Тогда его зычный баритон с ржаво — вибрирующими интонациями падал почти до шепота, и это уже был полный кошмар…

Потом (очень скоро!) мы узнали, что его нескладная хрупкость только с виду кажется таковой. Одним легким, порхающим ударом Диц, словно кегли, сбивал с ног стокилограммовых десантников, а что касается негромкого голоса — то и он как — то не слишком утешит, если при этом из вас тянут жилы ржавыми плоскогубцами.

«Ты, говно собачье, недостоин даже честной солдатской пули. Утопить в сортире — единственное, что я могу предложить, да и то — слишком почетная смерть для такой сволочи. Даже не знаю, что с тобой делать… — обычно рассуждал он в таких монотонных интонациях распилочного станка, что хотелось повеситься только от его голоса. — По — хорошему, надо бы засадить тебя в холодный карцер суток на тридцать, так ведь сдохнешь там уже на третьей неделе, вы все так и норовите отбросить копыта раньше, чем вам прикажут… А сдохнуть ты должен там, где я скажу, и тогда, когда это будет нужно мне…»

Нет, это еще не ругательства, это его обычная, так сказать, повседневная речь, не достигшая накала гневной патетики…

Пока мы всё так же стояли в одной шеренге и внимали своему новому комбату, первому после бога.

— Вы — штрафники. А что это значит? — даже отчасти проникновенно вещал он, прохаживаясь вдоль шеренги и похлопывая тросточкой по идеально начищенным сапогам. — А это значит, что вы — никто! Еще меньше, чем никто! Вы — дерьмо собачье, отбросы, до которых больше никому нет дела… Кроме меня, разумеется… Хотя, мне тоже нет до вас никого дела! Единственная моя задача — повести вас в бой, чтоб вы быстро и благополучно отдали свои никчемные жизни во славу и процветание демократии…

— Круто… — чуть слышно прошипел кто — то. Диц как будто даже подпрыгнул от удивления:

— Кто — то что — то сказал? — чуть ссутулился он, пристально всматриваясь во всех сразу.

Строй хранил предусмотрительное молчание.

— Все правильно! — кивнул комбат. — Никто ничего не говорил. Никто и не смеет разевать свой вонючий хавальник, когда говорит офицер — воспитатель. Потому что вы — штрафники! У вас больше нет званий, заслуг, прошлого, у вас даже имен и фамилий больше нет. Только клички, которые вам здесь присвоит командование. Я бы сказал, словно у собак, но собаки — благородные животные, в отличие от штрафной сволочи, которая пялится на меня глупыми зенками…

Диц неторопливо прошелся вдоль строя и глянул, как мне показалось, прямо на меня.

— Ты, солдат! О чем ты думаешь?! — он неожиданно ткнул тростью моего ворчливого соседа.

Мысленно я облегченно выдохнул. Если глянуть капитану прямо в глаза, то там не только вековая скорбь. По — моему, еще и хроническое безумие, мерцающее, как звездочки сквозь туманность…

— Пожрать бы, господин капитан! — поделился сосед своими мыслями.

— Три шага вперед! Марш!

Сосед нехотя, вразвалочку, выдвинулся на три шага.

Удар в подбородок прозвучал громко, хлестко и неожиданно. Солдат кубарем отлетел в сторону, вроде бы даже перевернулся через голову. Замер на четвереньках. В серых глазах застыло искреннее детское недоумение. С треснувшей губы на подбородок побежала яркая струйка крови и быстро закапала на пыльный плац.

— Встать! Он встал.

— Смирно!

Он вытянулся. На левой скуле уже явственно обозначилось багровое пятно будущего синяка, а кровь все так же капала с подбородка, уже на грудь.

— Неправильный ответ, — почти ласково объяснил Диц. — Обращаясь к офицеру, вы все должны отвечать — господин офицер — воспитатель, сэр! Я понятно объясняю?