Читать книгу - "Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов"

– Сейчас поедем на санях, затем за версту до капища встанем на лыжи и обложим стаю. Пахомка разведал, волки нас заждались, до одури замолившись истукану. Как выйдем на огневой рубеж, то стрелять парою станем, по очереди: один палит, другой прицел держит. Все ясно? И смотрите, чтобы не вышло, как у девушки Гагулы.

– А что вышло? – вытаращил глаза Василько.

– Не знаешь? – Строганов подошел к казаку и заглянул в его мутные, безумные глаза. – Девушка Гагула села прясть, да и заснула!

Среди стрелков послышался легкий смех.

– Вот беда, – вздохнул Василько. – И не подсобишь ничем ее горю…

Григорий Аникиевич отошел от казака и махнул рукой ожидавшим возницам:

– Ну, братцы, мы не с горем, а с Богом!

Стрелки быстро расселись по саням, укутавшись в разложенные на них тулупы, с удовольствием сжимая выданные с оружейни новенькие пищали с сошками.

Тяжелые городские врата пронзительно заскрипели и, осыпая проезжавших серебряной пылью, отворили взгляду раскинувшийся снежный саван, казавшийся в сумерках бесконечным…

Когда Орел-городок пропал в предрассветной тьме, Пахомий потянул Карего за рукав:

– Дядька Данила, дядька Данила, слышь, чего скажу.

Карий наклонился и внимательно посмотрел в воспаленные, заплаканные глаза мальчика.

– Дядька Данила, мне сегодня тятенька снился… Идет он по заснеженному лесу и милостыню у деревьев выпрашивает. У самого босые ноженьки-то отморожены, опухли и почернели пуще коры… – Пахомка смахнул рукавом набежавшие слезы. – Вопрошаю: «Почто, тятенька, ты подаяние у деревьев спрашиваешь, они же бессловесны и неразумны?» А он отвечает: «Нет, Пахомушка, Господь наш на дереве смерть принял, оттого они теперь ближе всего стоят ко Спасителю…»

– Никак леса спужался? – шепнул Карий, желая приободрить мальчика.

– Страсть как боюсь, дядька Данила. И пуще волков страшуся греха. Гадаю, не напрасно ли волчье капище затеял? – В глазах Пахомия отразился суеверный страх. – Только батюшка учил, что нельзя запросто волков бить, надобно прежде загнать их души в истукана, иначе разбегутся они по белу свету, в людей войдут, и станет человек хуже зверя…

Карий скинул рукавицу и потрепал парнишку по густым волосам:

– Не бойся, сынок, зла… Сила и воля любую нечисть одолеют… Об одном попрошу: что бы ни случилось, держись меня. Понял?

Пахомка с благодарностью поглядел Даниле в глаза:

– Понял…

* * *

Негромкий хруст снега, морозная дымка, припорошенные отяжелевшие ели… Отряд продвигался медленно, на ощупь, дабы не потревожить сонное царство Пармы…

– Спешимся за той пролысиной. – Строганов кивнул застрельщику Илейке, указывая взглядом на редко поросший чахлыми деревцами крутой перекат. – Зарядим пищали, встанем на лыжи и пойдем супротив ветра серячков пулями крестить.

Илейка в ответ что-то пошамкал губами, вот только что, Строганов не расслышал.

– Вот и дивно, – прошептал Григорий Аникиевич и спешно перекрестился: «Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы на сопротивныя даруя, сохраняя Крестом Твоим жительство…»

Сани гуськом съехали с переката, неуклюже сгрудившись в большой снежной выбоине.

– И откудова ей здесь объявиться… – Строганов сполз с розвальней, потирая ушибленный лоб. – Камень на камне, ухаб на ухабе!

– Волки! Братцы, волки! – закричал кто-то во весь голос, потом завопил от резкой, пронзительной, мертвящей боли.

– Пали, ядрена палка! Дай залпу!

Но выстрелов не было, потому как стрелки не успели еще зарядить оружия. Словно в полусне Григорий Аникиевич наблюдал, как в предрассветном сумраке носятся серые тени, неуклюже машут топорами растерявшиеся стрелки и дико хрипят сгрудившиеся кони…

Наконец вспыхнули факелы, громыхнули пищали… Возле саней лежали растерзанный Игнашка Пыхов и мертвый, с распоротым брюхом, волк.

– Что же творится? – Строганов метнулся к Пахомке, хватая паренька за грудки. – Они же на нас засаду затеяли!

– Оставь мальчишку! – Карий подошел к Строганову и, схватив за руку, потащил к обочине. – Смотри.

В снегу валялись обломки деревянной лопаты, какой дворники расчищают снег.

– Измена! – вспыхнул Строганов. – Да я…

Подбежавший стрелок, спутавшись в темноте, толкнул Данилу в плечо:

– Аникиевич, глянь… Вороненку пах порвали… кровища хлещет…

Смертельно раненный конь еле держался на ногах и, уткнувшись мордой в расстегнутый полушубок Илейки, жалобно всхлипывал. Обняв Вороненка за шею, застрельщик гладил его дрожащими пальцами.

– Что же теперь делать? – Строганов утерся снегом. – Назад поворотить? Предателей повылавливать?

– Вернешься теперь, следом придут и вогулы. – Карий подал Григорию Аникиевичу пищаль. – Слабых не боятся, на них охотятся и убивают.

– Будя лясы точить, – злобно буркнул Василько. – Айда к идолу, на сечу… Пора и нам их кровью умыться!

Строганов с удивлением посмотрел на казака, но от прежнего безумия в лице Васильки не осталось и следа.

– Пахомка, подь сюда! – Василько подозвал дрожащего мальчика и сунул ему в руки горящий факел. – Ей, твори волчий заговор! Да так, чтобы от капища ни единая душа волколака уйти не смогла!

Мальчик взял факел и, рисуя в темном воздухе пламенные знаки, стал нараспев читать:

«Земной пророк, лесной Царек, идол волков, обви и покажи рабу Божию Пахомию своих волков. Замкну и заключу лютаго зверя, окружу же остров три раза и вдоль, и поперек, не уйдет ни волколак, ни волк. Утверди и укрепи, земной пророк, лесной Царек, идол волков, замки и заключи ключи. От девяти волков завязаны девять ногтев в девяносто девять узлов…»

– Будя… – Василько выхватил у паренька факел и сунул в сугроб. Пламя зашипело, брызнуло в стороны застывшими каплями смолы, затихая в обугленной снежной черни. – Тепереча во мраке, как волки пойдем, ибо стал человек лютее и кровожаднее зверя…

Григорий Аникиевич переглянулся с Данилой, но не сказал ничего…

Они отпустили возничих, зарядили пищали и двинулись в дурманящую неизвестность сумеречного леса… Шли молча, злые, униженные хитрым и умным врагом.

«Человека и коня положили взамен одного волка… Неравный счет! – Строганов закусил ус и почувствовал на губах терпкий, солоноватый вкус. – Никак снегом кровавым умылся? Что же это за земля, Господи?!»

В ответ его мыслям послышался одинокий протяжный вой, после которого наступила внезапная тишина… И лишь в бледнеющем холодном небе, раскачивая высеребренными ветвями, неприветливо гудела Парма…

Выйдя на огневой рубеж, стрелки разделились парами и, разойдясь друг от друга шагов на двадцать, принялись окружать волчье капище, выстраиваясь в круто выгнутую цепь.

На перекрестье звериных троп, возле врытого в землю высокого ошкуренного бревна-истукана, верх которого венчала лосиная голова со свисающими лоскутами шкуры, задрав морды вверх, сидело четверо волков-переярков.

Василько, посмотрев на малое волчье число, довольно хмыкнул и воткнул сошку в снег.

– Василько, – шепнул Карий, – не спеши палить, неладно здесь…

Казак согласно кивнул.

Среди лесной темени вспыхнуло красное пятно, то, подпалив на бересте порох, подал Строганов условленный сигнал к атаке. Раздались выстрелы, одни громкие, подобно грозовым раскатам, другие