Читать книгу - "Миллион миров - Антон Карелин"

– Ты был неправ, – сказала Ана. – В конечном итоге я оказалась бесполезна.

Она держалась за взлохмаченную голову и выглядела одновременно виноватой и злой.

– Вообще-то Шур вырубил тебя первой, потому что считал слишком опасной. Это был удар-комплимент.

– Но он ошибся. По-настоящему опасным был ты.

– Так и есть. Я старше, умнее и сильнее тебя. Ну, не физически, но в целом. Я выдержу там, где ты сломаешься; я всегда как минимум на шаг впереди. И шутки у меня лучше. С этим ничего нельзя сделать, я не могу стать хуже, чтобы тебе было комфортно и легко.

– Я прекрасно это понимаю, – Ана побледнела. – И буду знать свою роль: послушной ученицы великого детектива.

– И со временем ты узнаешь, сколько на самом деле значит эта роль, – отрезал Одиссей. – А сейчас, пожалуйста, найди на этом корабле капсулу экстремальной медицинской помощи и подготовь к приёму пациента-человека. Мы не знаем, в каком состоянии Робинзон, если он ещё жив.

Через прозрачные сегменты сферы было видно, как приближается безымянная планета с длинным регистрационным номером. И, боже мой, она была оранжевая, но лиловая, ровная, но кривая, пупырчатая, но колючая. Двойственная целиком от и до. Эмо-панель взорвалась всеми оттенками восторга.

«Это не координаты планеты» крикнул кто-то. «Это координаты чудес!»

– Бедный Роберт, – содрогнулся детектив. – Как же он жил в таком мире?

– Первую тысячу лет тяжело, а потом привыкаешь, – полчаса спустя философски ответил высохший и истощённый старичок, лежащий в открытой мед-капсуле.

Его кожа была загорелой клочками: белые участки соседствовали со смуглыми, смуглые с тёмными от загара. Редкие белесые волосы, как тонкая солома, неровно падали на измученный выживанием лоб. На макушке ближе к затылку красовалась грубая, хоть и давно зажившая рана: след от проникающего удара, который когда-то уничтожил его нейр.

Робинзон выглядел как сморщенный губошлёпый туземец – каждая черта по-отдельности плоха и некрасива, но вместе они складывались в удивительно живое и вызывающее симпатию лицо. Оно то замирало, и тогда походило на затвердевшую маску страдания напополам с улыбкой. То оживало, и тогда лучилось иронией и добротой.

– Солнце-то ни в чём не виновато, но светит ровно, а вот здешняя атмосфера пестрит, – пояснил Роберт, заметив взгляд Аны. – И носовые фильтры часто забиваются, потому что местный воздух то пожиже, то погуще.

– Вы умудрились выживать четверть века в повреждённом блоке колонизации, притом, что на этой планете даже воздухом дышать нельзя?!

– Можно, только осторожно, – возразил сморщенный человечек. – Лёгкие не любят, когда их пучит и начинают капризничать, протестовать…

– Имейте в виду, согласно Большому Старательскому закону этот мир принадлежит вам! – волнуясь, сообщил Корвин. – Вы прожили на ничейной планете в одиночку больше пяти полных циклов, и теперь владеете всем, что здесь есть.

– Я говорил Мег об этом! – подняв кривой указательный палец, переломанный в двух местах, со слабой улыбкой ответил истерзанный жизнью Робинзон. – Говорил, что я здесь хозяин! Но она никогда меня не слушает.

– Мег? Вы так назвали планету?

– Мегера, а как же ещё, – кивнул Роберт, и жалобно добавил. – Сущая стерва, я так с ней настрадался!

– Мы можем забрать вас прямо сейчас и отвезти в любую систему, – сказал Фокс, с состраданием глядя на владельца одной из самых уникальных планет галактики.

Старичок со вздохом закрыл глаза, хотя он ни на секунду не мог расслабиться и замереть, всё время слегка двигался и дёргался, менял положение тела. Это стало неистребимой привычкой спустя двадцать пять лет на планете, где гравитация двоилась, и приходилось всё время переступать ногами и перехватывать руками, чтобы не упасть и не подлететь.

– Боже, я могу расслабить мускулы, на самом деле расслабить, – неверяще и растерянно пробормотал Роберт. – И в глазах ничего не рябит. Всё вокруг такое… одномерное. Как это может быть?

Все молчали, не зная, что здесь можно сказать.

– Как вы меня нашли? Что с Этлибом?

– Если вы имеете в виду старого друга-октопода, то он в тюрьме, – ответил Фокс.

– А вы знаете, что Этлиб убил всю нашу команду?

– Он практически признался в этом перед миллионами зрителей.

– Запрограммировал поля и контуры станции, чтобы они открылись, и комнаты заполнились воздухом Мегеры. Наши друзья и соратники задохнулись с такими криками, а я…

Робинзон замолчал, потом слабо махнул рукой.

– А я не сумел ему помешать. Может, потому что до последнего верил, что он этого не сделает.

– Мы всё не могли понять, как так вышло, что спрут убил всех ради сокровища, но само сокровище не получил.

– Я сказал Этлибу, что не буду радоваться жизни вместе с ним, – пожал плечами старик. – А всем его выдам. И если он не хочет ответить за свои преступления, то ему придётся меня убить.

– Но он не смог.

– Он ответил, что в тюрьме сижу как раз я… и оказался прав! Разбил мне нейр, а его вирус уничтожил инфосистему, оставив только жизнеобеспечение, да и то, не целиком. Он всё продумал, чтобы я оставался здесь, на Мегере, и не смог сбежать.

Старичок посмотрел на них смущённо.

– Этлиб считал, что любит меня, можете себе представить? Хотя, когда мы познакомились, он был абсолютно уверен, что ни одно создание, лишённое щупалец, не может знать настоящей любви. А я думаю, если любовь такова, то нужно бежать от неё без оглядки, изо всех сил.

Старичок замолчал и прикрыл глаза рукой, хотя затем неловко добавил:

– Впрочем, я люблю свои фигурки. Они мне как дети, я выжил только благодаря им.

– И вы не один, Роберт! – растроганно воскликнул седовласый Корвин. – Ваши фигурки любит огромное количество поклонников! Цена на них достигает астрономических сумм.

– Вот как. После стольких лет на фильтрах, рециклинге и сухпайке начинаешь думать, что деньги немножко переоценены, – заметил Робинзон. – Многое в жизни стоит дорого, но кое-что достаётся нам совершенно задаром: сама жизнь. Впрочем, что за чушь! Я с радостью стану миллиардером.

– У меня остался один вопрос, – спросил Фокс. – Почему девяносто девять в периоде? Почему у всех фигурок такой вес, что вы хотели этим сказать? Я бился над этим вопросом, но так и не понял.