Читать книгу - "Сталинбург - Антон Фридлянд"

Пройдя под золочеными сталинскими усами, Паша оказался в просторном овальном зале, заполненном прихожанами, среди которых преобладали немолодые женщины в алых платочках. Свет с улицы проникал лишь через входную арку и через глазницы, прорубленные под куполом и закрытые витражами. Но в храме было довольно светло — благодаря огромной люстре с электрическими свечами, символизировавшей, надо полагать, светоносный мозг великого генералиссимуса. Хватало здесь и восковых свечей, расставленных на трех позолоченных столах, каждый из которых размещался у одной из гигантских икон, расположенных полукругом.

На первой из икон, размещенной слева, Святой Иосиф был изображен в виде упитанного младенца, но почему-то уже с усами — его держала на руках Родина-мать, замершая в довольно нелепой позе: развернувшись в пол-оборота, одной рукой она прижимала к телу маленького Иосифа, а другую руку, с мечом, вздымала к небу. При этом рот ее был широко распахнут, а глаза выпучены, однако невозмутимый младенец не обращал внимания на эту гримасу — должно быть, она была для него привычной. Вторая икона, центральная, запечатлевала тот славный момент, когда Иосиф, будучи уже зрелым мужчиной, предстал перед правоверным народом. Посмеиваясь в усы, он парил над землей, раскинув в стороны руки, тогда как столпившиеся внизу строители коммунизма тянули к нему свои лапки, благоговейно закинув головы. Третья икона изображала вознесение усопшего Иосифа на небеса: поддерживаемый тремя ангелами — стахановцем, челюскинцем и космонавтом — он скорбно парил в темном небе, озаренном лишь звездами Кремля.

Прихожане следовали единому ритуалу: дойдя до середины зала, плюхались на колени и ползли к одной из икон, чтобы поставить свечу на алтарь. Паша решил воздержаться от этой процедуры, поэтому остался стоять под гигантской люстрой. Любые храмы действовали на него удушающе — из-за дурманящих ароматов благовоний, большого скопления людей и той особой атмосферы, что заставляет ощущать собственную бренность и ничтожность. Этот храм не стал исключением — несмотря на царившее здесь приподнятое настроение и мелодичные гимны, доносившиеся из динамиков, Паше захотелось как можно скорее покинуть это место. И он уже направился к выходу, когда женщина, молившаяся в двух шагах от него, вдруг повалившись на пол, забилась в страшных конвульсиях. Вместо того, чтобы помочь несчастной, все, кто находился поблизости, расступились в стороны, и Паша оказался единственным, кто бросился к ней. Склонившись над женщиной, он увидел, что ее горло перехвачено массивным ожерельем из белого металла — он уже видел подобное по телевизору и знал, что эта штука называется «Воротник Правды». Он попытался освободить горло женщины, но ожерелье ударило его током, причем так сильно, что Пашу отбросило на спину. Чьи-то руки подхватили его и оттащили от женщины, при этом он услышал, как какая-то бабка прошипела что-то про черный рот и про то, что поделом ей.

Пашку выпихнули из храма. Ноги его подкашивались, и он присел на ступеньку. Сдерживаться больше не было сил — он разревелся как мальчишка, у которого не только забрали любимую игрушку, но и без причины наваляли по роже. Люди, заходившие в храм и выходившие оттуда, поглядывали на ревущего детину кто с недоумением, кто с брезгливостью, а кто и с нескрываемым презрением, но Паше было плевать, что о нем подумают союзные труженики. Он размазывал слезы по лицу вместе с гарью пожарища и вскоре стал похож на зебру, отчаявшуюся найти дорогу в родную Африку.

От группки попрошаек отделился веснушчатый беспризорник с рыжими вихрами и приблизился к Паше. Одет он был в замызганную майку, подстреленные штаны и кеды на босу ногу.

— Чего сопли распустил, батя? — обратился он к Пашке, хотя, судя по виду, был моложе его всего на пару лет.

— Да так… Херово все как-то. И выхода не вижу.

— Выход он всегда есть, — философски изрек паренек, присаживаясь рядом. — Бывает, кажется, что баста, приплыл, а на самом-то деле все, что нужно, уже у тебя.

Паша изучил беспризорника и пришел к выводу, что у того-то как раз ничего и не было.

— На, держи, — он протянул пацану смятый червонец.

— Не, дядя, мне твои деньги не нужны. Я сам тебе денег дать могу, — с этими словами он сунул Паше пятак и двухкопеечную монетку, которые, по-видимому, до этого сжимал в кулаке.

— И что мне с ними делать?

— Пригодится. Ты сам-то, батя, откуда будешь?

«Из Москвы» — чуть не вырвалось у Пашки.

— Здешний я, — ответил он вместо этого.

— Не трынди. Я видел — ты в гостинице живешь.

— Ну, а ты где живешь? — Паша решил сменить тему разговора.

— Тут и живу, — беспризорник обвел окрестности рукой. — Широка страна моя родная, где так вольно дышит человек.

Паша не понял, всерьез ли говорит пацан, но не стал уточнять.

— А это что? — беспризорник ткнул его грязным пальцем в нагрудный карман, где лежала портативная камера. — Фильм снимаешь?

— Так, для себя кое-что, — неопределенно ответил Паша.

— А погром заснял?

Вопрос поставил Пашу в тупик.

— Что? Откуда ты…

— Да у тебя вся рожа в саже, вот я и догадался.

Поднявшись с паперти, Паша махнул беспризорнику рукой и направился прочь.

— С Днем труда, мудила! — крикнул ему вдогонку парнишка. — Карманы береги!