Читать книгу - "Миры Стругацких. Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар - Игорь Минаков"

Сначала была общая панорама. Чуть всхолмленная степная равнина. Сухие метелки ковыля. Плети неистребимого донника. Низкое солнце ранней осени. У горизонта — крыши городка, шахтные копры и заросшие травой терриконы. Потом, совсем неожиданно, ряд домиков под обыкновенной черепицей. Трубы электрической станции, густо коптящие небо. И… я подался вперед… Башня! Оператор остановил на ней свой объектив, предоставляя возможность разглядеть все в деталях. Я отчетливо видел бетонный постамент с могучими, как мостовые быки, выступающими ребрами. Над постаментом же возвышалось нечто трудновообразимое… Думая о Башне, я представлял решетчатую металлическую конструкцию, ощетинившуюся какими-нибудь антеннами или, на худой конец, трубками, как на приборе Румова. Но на экране увидел сооружение, смахивающее скорее на гигантскую восковую свечу черного цвета, утончающуюся к вершине и словно исчезающую в спирально закручивающихся вокруг нее тучах.

— Перед вами агрегат, работающий на принципе, в какой-то мере обратном только что виденному вами излучателю Румова, — вновь заговорил Советник. — Если излучатель Румова посылает ультракороткие волны определенной частоты в направлении мозга испытуемого, кодируя его на новый стереотип поведения, то Башня все улавливаемые ею мозговые волны, перекодируя, отражает обратно. Новизна этого принципа заключается в послойном излучении, что позволяет оказывать воздействие на большую «аудиторию», произвольно расположенную в пространстве.

Изображение Башни замерцало, подернулось дымкой и стерлось. Зажегся свет, на этот раз электрический и поэтому слишком яркий.

— Вы могли наглядно убедиться, как далеко мы продвинулись по нашему пути…

Я с откровенным любопытством разглядывал господина Советника, стараясь встретиться с ним взглядом.

— Однако, господа, я вынужден вам признаться в совершенной мною ошибке. — Оратор сделал эффектную паузу, наслаждаясь ропотом изумленного недоумения, прокатившимся по комнате. — Было сделано все возможное для реализации проекта «Крепость». Подобраны кадры, лучшие ученые нашей страны, некоторые из них с мировым именем, создан совершенно секретный институт, где этим ученым были обеспечены все мыслимые в тяжелое военное время условия для работы и жизни, завезено и построено новейшее оборудование. Я лично ратовал перед самым высоким руководством за то, чтобы «Крепости» было предоставлено как можно больше свободы и инициативы. В этом и заключалась моя ошибка. — Советник с выражением глубочайшего раскаяния на лице обвел взглядом присутствующих. На меня он старательно не глядел. — Неделю назад из Крепости сбежала вся внутренняя охрана. На допросе и солдаты, и офицеры несли околесицу и дружно просили отправить их на восточный фронт. По телефону руководитель проекта ответил: «Не мешайте работать» — и повесил трубку. Больше телефон Крепости не отвечает. Аэроразведка ничего не дала. На всех фотоснимках одно и то же — шапка густого тумана, накрывающая Крепость до полной невидимости. Специально подготовленные люди после первой же попытки проникнуть на ее территорию, как с земли, так и с воздуха, вскоре были обнаружены в ее окрестностях в состоянии, весьма жалком для человеческого существа. Вы сами видели, господа, бедняг в кинохронике, поверьте мне на слово, наши агенты теперь выглядят не лучше. Все это означает, что нами полностью утрачен контроль над проектом, и, если в ближайшее время он не будет восстановлен, мы будем вынуждены пойти на крайние и решительные меры. — Произнеся это, Советник неожиданно уставился на меня, и я невольно поднялся. Я и не думал, что взгляд этого округлого, красноречивого крепыша может быть столь повелителен.

— Вот, господа, наша надежда! — с пафосом воскликнул Советник, и все присутствующие, как один, посмотрели на меня. — Хочу предупредить вас, господа, — продолжал Советник, довольный произведенным эффектом, — что господин философ еще очень далек от истинного понимания наших с вами намерений. К сожалению, наша научная интеллигенция воспитана на идеалах порядком обветшалого гуманизма. Нам, практическим политикам, известно, сколь много бедствий происходит от стихийности человеческой природы. Непредсказуемость, неопределенность и, как следствие этого, ненадежность человеческого материала не раз ставили под угрозу самые радикальные попытки достичь желаемого состояния общественных отношений. Теперь, когда все прочие регуляторы вроде религиозных и иных заповедей утратили свою силу, в наших руках оказалось орудие настолько же надежное, насколько надежно любое материальное явление. Не будет преступности, не будет психических заболеваний, не будет социальной напряженности — каждый сможет реализовать себя в рамках, отведенных ему природой и нашей системой регуляции. Такие прискорбные явления, как наркомания, сексуальные перверсии, индивидуалистический экстремизм, попросту станут невозможны в обществе, где каждому будет отмерена доступная мера счастья. Я надеюсь, что господин философ осознает все величие этого замысла и станет достойным членом нашего клуба!

Речь господина Советника произвела эффект. Раздались громкие, как в театре, аплодисменты. Вновь появились бесшумные вышколенные слуги и между «членами клуба» были разнесены бокалы с шампанским. Я тоже принял бокал, чувствуя себя неловко в этой сытой компании в своем стареньком костюмчике, надетом «для тюрьмы». Ко мне стали подходить осанистые, гладко выбритые господа и представляться, называя свои должности, а то и титулы, но я отмахивался от них, выискивая взглядом своего брата. Бруно же возвышался перед Советником, что-то втолковывал, но, судя по всему, слова министра пропаганды не были убедительны, так как Советник, вежливо ему улыбнувшись, повернулся к разбредшейся толпе и, повелительно хлопнув в ладоши, объявил: