Читать книгу - "Божьим промыслом. Серебро и олово - Борис Вячеславович Конофальский"

уже обжитой Эшбахт с ледяным лагерем под Гернсхаймом, у которого он сломал зубы ван дер Пильсу.

«Чёртов холод, но даже при нём было жарко. — Только теперь вспоминая те дни, генерал понимает, как всё было тонко. Как мало оставалось до поражения, до сущей катастрофы, до бойни. И на это он находил лишь одно объяснение. — Бог тогда отвёл».

И в случае с вонючим, набитым еретиками Фёренбургом не было никакой надежды.

«Поганый, гнилой городишко. И людишки дрянь, что живые, что мёртвые. Два раза там был, два раза было тошно».

А замок кровавых выродков Тельвисов… У него до сих пор при воспоминании страшных крюков над красивой ванной пропадал аппетит. Он выпивает вина и смотрит на жену, что собирается ему что-то говорить. Нет и ещё раз нет, фон Готт был неправ. Дом лучше любой славы. И размышляя о своём оруженосце генерал понимает: «Это, наверное, от бестолковой молодости у него такое!»

А после жена принялась ему объяснять, что тот, кто любит свою жену, и тут генерал опять вспомнил юного графа-женишка, должен её радовать. Покупать ей то, что жене надобно, и главное брать с собой на балы и ужины.

— Уж так и в писании сказано, — говорила она.

— В каком же месте то сказано? — Искренне удивился Волков.

— Не помню, — начала вспоминать баронесса. — И в печали и в радости… Что-то там такое…

— Нет там ничего такого, — беспощадно отвечает ей муж, — и еду я не на бал, а на ужин, где будут один мужи, и при том, молодые и дерзкие, достойной жене среди них делать нечего. — И он сразу пресёк все попытки супруги напроситься с ним. — На ужине том вам делать нечего, я поеду один.

— Господи-и… — Женщина сокрушённо качает головой. — Я так и знала. — После чего она обиженно отсела от мужа на другой стул и стала смотреть в окно и печально, и с вызовом одновременно, а потом посидев немного, надумала просить у Марии вина, как у господина, да ещё бранила ту, дескать, господину подала, а про госпожу свою позабыла. Дура нерадивая.

* * *

Он удивился тому, сколько карет было на той улице, на которой находилась харчевня «Жирный фазан». И кареты всё были, в большинстве своём, отличные, с конями хорошими. А у самой харчевни, у коновязи, целый ряд коней-красавцев, один краше другого, и седла на них исключительно ламбрийской работы, все на расшитых чепраках. А при конях конюхи в ливреях. Ну, а как же оставить таких коней на улице без присмотра?

— Ишь ты, — говорит барону фон Готт, заглядывая в окно кареты, — видали какой фестиваль тут собрался?

«Видали?»

Да уж, видали. Он-то думал, что придёт пять-шесть человек, а тут вон как. Волков вздыхает. Всё это ему не нравится. Но поделать уже нечего. Они подъезжают ко входу в трактир и навстречу им выходит сам Георг Альберт Мален герцог Ребенрее. Видно, велел какому-то человеку ждать барона и предупредить о его приезде. Он весел и возбуждён, с ним несколько людей. Все как один они молоды или юны, все в бархате, на всех золотые цепи, словно они в больших заслугах перед кем-то. Встали на входе, ждут барона. Волков тоже улыбается принцу из окна кареты, а сам говорит фон Готту негромко:

— Вы, кажется, мечтали о славе у фрейлин и обедах с принцем?

— Чего? — Оруженосец смотрит на него с удивлением. — Ничего я не мечтал, — Кажется этот храбрый и умелый боец, немного пасует перед собравшимися у прохода молодыми людьми. — Сказал вам раз, так вы теперь к словам цепляетесь.

— Хватит вам юлить… — Пресекает эти разговоры генерал. — Пойдёте со мной, будете в славе купаться.

— Я? — Не верит фон Готт.

— Да нет же, не вы, а святой Амвросий Молосийский, — едко замечает барон, — и давайте поторапливайтесь уже, дверь мне открывайте, нас ждут принцы, как вы и мечтали. Вон они стоят.

И принц как устроитель ужина, как хозяин вечера, стал представлять молодых людей, что вышли с ним на встречу барону. И из шести человек… Двое оказались графами. И остальные тоже были юношами весьма непростыми. Здесь, на дворе перед модной столичной харчевней, собрался весь молодой цвет Ребенрее. Георг Альберт легко, без лишних титулов, представлял своих товарищей. Генералу же было ещё легче, чем принцу, ему нужно представить только своего оруженосца:

— Господа, а это мой фон Готт. Он был со мной при всех последних моих делах, один из лучших бойцов, которых я ещё могу вспомнить.

— О, как это прекрасно, — тут же оживился один из молодых людей. Был он богато одет, на вид ему ещё не исполнилось и семнадцати лет, но сложён юноша был весьма атлетично. — Вы любите копьё, господин фон Готт?

Волков краем глаза наблюдал за оруженосцем: ну, что же ты, давай, фон Готт, ты же хотел славы, похвастайся перед этими расфуфыренными юнцами. Тем более что спрашивавший, конечно, имел ввиду копьё рыцарское, кавалерийское, турнирное, которое оруженосец, скорее всего, и в руках-то давно не держал. Но фон Готт как это не странно, не стушевался, а нашёл что ответить:

— К сожалению, дорогой Бад-Раппинау, истинным копьём за всю мою жизнь в настоящем деле мне не пришлось воспользоваться ни разу. Так что моё обычное оружие это клевцы, молоты и протазаны… Или обычное пехотное копьё, коли нет ничего получше.

«Клевцы, протазаны, а вовсе не рыцарские копья и мечи?» Молодёжь подивилась такому выбору оруженосца, но слова фон Готта приняла без насмешек, с уважением. У этих молодых людей, впрочем, как и у всей молодёжи, сила и военные умения всегда в почёте.

«Молодец! Даже с первого раза правильно запомнил имя этого мальчишки». — Подумал о своём оруженосце генерал.

— Ну, что же мы стоим тут! — Воскликнул принц. — Пойдёмте, господа, пойдёмте, барон, там нас уже заждались другие господа, вина, паштеты… И дамы.

— Винам нельзя давать нагреваться, а дамам нельзя давать остывать! — Со знанием дела заметил граф Ашшафенбург, шестнадцать лет которому, судя по его юному лицу и тонкой шее, исполнилось лишь на прошлой неделе.

«Дамы? О!»

Волков был вовсе не против дам, и почему-то сразу подумал, что там обязательно должна быть очаровательная распутница Амалия Цельвиг, которую он был бы рад увидеть. Рад по-настоящему.