Читать книгу - "Пионерский гамбит-2 - Саша Фишер"

во взрослом возрасте я предпринимал несколько попыток начать бегать. И организм мне сообщал о том, что дальше не побежит, самыми разными способами — в легких заканчивался воздух, сердце начинало колотить в виски с обратной стороны, ноги, вместо того, чтобы делать очередной упругий шаг, начинали заплетаться. Но вот эта фигня с «колет в боку» реально была только в школе. Ну и сейчас вот еще. Когда я, в общем-то, тоже в школе. Интересно, это у чисто подростковая фишка или просто я во взрослом возрасте раньше переставал бегать, чем в боку заколет?

Я вытер выступивший пот, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Вспомнил старую фишку с восстановлением дыхания — нужно сначала выдохнуть из легких весь воздух до ощущения вакуума, а потом быстро и неглубоко вдохнуть.

Не сработало.

И тогда не работало, и сейчас не работает.

Ладно, нефиг прохлаждаться. Надо бежать дальше.

Чуть помедленнее.

Наверное, настоящему Кириллу заниматься с Цицероной было бы ужасно сложно. Все-таки, ее внушительный бюст, то подскакивающий на каждом шаге, то колышущийся во время упражнений — это даже для взрослого и все повидавшего дядьки, типа меня, волнующее зрелище, что уж говорить про подростка. Но может она именно поэтому мне и предложила заниматься вместе? Почувствовала, что я не смущаюсь и не хихикаю над ее природным даром, который здесь в СССР был на самом деле настоящим наказанием для школьниц.

Было видно, насколько скованно она держит плечи. Как сутулит спину, лишь бы скрыть свое богатство размера примерно четвертого… Нда.

Под конец я решился-таки залезть на монстра из столбов, перекладин и всяких прочих спортивных снарядов. Интересно, смогу пройти, вися на руках, от начала до конца? Это все-таки не подтягиваться, не мускульная сила требуется, а, скорее, ловкость…

Я качнулся вперед-назад и схватился за следующую перекладину. Перебросил вторую руку. Ну, пока терпимо. Еще раз повторить. Хоп. Получилось.

Прошагать обезьяньим методом мне удалось всего семь перекладин. На восьмой меня подвели мокрые от пота ладони, и я сорвался.

— Все, хватит для первого дня! — сказала Цицерона, наклоняясь то к одной ноге, то к другой. — Я и так завтра буду как ты сегодня.

— Это быстро проходит, — я поднялся с земли, потирая ушибленное бедро. Неудачно соскочил.

— Ты уже знаешь, куда будешь поступать? — спросила Цицерона, когда мы сели отдышаться после пробежки.

— Пока не решил, — ответил я. — А ты?

— Все сложно, — она уперлась острыми локтями в свои колени и склонила голову на бок. — Родители хотят, чтобы я поступала в новокиневский универ. На бухучет.

— Что-то я не вижу в твоих глазах боевого задора, — усмехнулся я. — Душа не лежит.

— В Москву поеду, — сказала она. — В Бауманку.

— Родители против? — спросил я.

— Я им даже не скажу, пока не уеду, — губы Цицероны дрогнули. — Они все равно не поймут. Мама считает, что девочке нужно теплое местечко в бухгалтерии или отделе кадров. А я хочу строить космические корабли. Ну или обычные.

— Понимаю тебя, — серьезно сказал я. Цицерона бросила на меня недоверчивый взгляд.

Хотела что-то сказать, но тут горнист заиграл подъем. Надо было возвращаться в свои отряды, чтобы потом вернуться сюда же, но уже вместе со всеми.

— Завтра за тобой заходить? — спросила Цицерона.

— Обязательно, — я энергично кивнул. — И если я буду утром бубнить что-то другое, то разрешаю вылить на меня ведро воды или ударить чем-нибудь тяжелым.

— Договорились! — она наконец-то широко улыбнулась, махнула рукой и побежала ко второму отряду.

Марине Ильиничне, библиотекарше, на вид было лет, наверное, сто. Она была крохотной сгорбленной старушкой, лицо похоже на сушеную грушу из набора сухофруктов. Она была одета в теплый коричневый костюм а-ля Людмила Прокофьевна, а сверху еще и укутана мохнатой серой шалью, несмотря на жару. Седые волосы гладко зачесаны в короткий хвостик на затылке.

Кажется, я ее никогда не видел вне библиотеки. А зайти сюда так за первую смену мне ни разу и не случилось. Мамонов сказал, что она мировая старушенция, так что могу смело идти выпрашивать у нее свободный стол для редколлегии.

Я понесся в библиотеку сразу же из столовой, после завтрака. Во-первых, надо было действительно поставить в известность местную хозяйку, что мы у нее намерены устроить свое заседание, а во-вторых, чтобы выкроить себе время познакомиться-таки со стилем настоящей пионерской прессы.

— Что, пионер, дверью ошибся? — раздался откуда-то сзади звонкий голос. Я даже сначала подумал, что это кто-то из вожатых. Покрутил головой, и вот тогда-то я первый раз Марину Ильиничну и увидел. Домик для библиотеки был старый, похоже, остался от прежнего лагеря, но потом его как-то отремонтировали, что-то достроили, и он превратился в такого… гм… франкенштейна из старого кирпичного корпуса с прилепленными к нему в самых неожиданных местах стеклянно-деревянными пристройками. И как раз в одной из таких пристроек и стояла Марина Ильинична у открытой рамы и курила папиросу.

— Доброе утро, Марина Ильинична! — бодро сказал я. — Тут такое дело… Меня назначили редактором стенгазеты, и ребята предложили собраться редколлегией здесь, в библиотеке. Это можно?

— А шуметь не будете? — выдохнув клуб сизого дыма на улицу, спросила библиотекарша. Да, выглядела она, конечно, как будто умерла еще десяток лет назад, а сейчас я зачем-то потревожил ее в склепе. Но вот глаза у нее были на редкость цепкие. Бледноваты, конечно, как часто бывает у стариков, но никаких консерв-очков или чего-то подобного. По тому, как ее взгляд цепко за мной следил, было ясно, что ни в каких дополнительных оптических приборах она не нуждается.

— Будем, Марина Ильинична, — вздохнул я.

— Ну слава богу, хоть кто-то тут будет шуметь, — библиотекарша затушила папиросу в консервной банке, помахала руками, похожими на птичьи лапки, чтобы дым выгнать, и прикрыла окно. — Наденька ругается, что я курю. Говорит, это вредно очень. Так значит, стенгазету будете делать?

— Ага, —