Читать книгу - "Черное безмолвие - Кирилл Кудряшов"

— Можно сказать и так. — примирительно заключает Эзук. — А твоего спутника зовут Анатолий.

Это был не вопрос, а всего лишь утверждение. Толя поднялся, вытирая кровь с лица, и подошел к нам.

— Мое имя тоже написано у меня на лице? — спросил он.

— Не на лице. В душе. Лицо — лишь зеркало внутреннего мира. — мягко поправил его Эзук.

— А что написано на душе у тебя, Эзук? Извини, я не умею читать души так, как ты, да и имя твое кажется мне загадочным. Так будь добр, удовлетвори мое любопытство! Скажи, кто ты, и откуда.

Весь этот напыщенный монолог не производит на нашего нового знакомого ни малейшего впечатления.

— Это имя не есть истинное, — привычно ответил он, — А истинное имя вы, пока, не в состоянии прочесть. И это хорошо…

— Да кто ты, черт возьми?! — взорвался Толя, демонстративно положив руку на рукоять УЗИ.

— Я тот, кто спас жизнь твоей спутнице. Тебе этого мало, Анатолий?

— Откуда я знаю, что ты спас ей жизнь? Это с твоих красивых и длинных слов выходит, что медведь разорвал бы ее на кусочки, а я знаю Иру уже больше трех лет — таких зверюг она душила голыми руками!

Перебор, конечно, но мне все равно приятно. Я не спорю с Толей, предоставив эту прерогативу Эзуку, который, как мне кажется, в сотни раз сильнее меня в полемике.

— Я видел, что медведь убьет ее.

— Это тоже было написано у нее в душе?

— Нет, это было написано на ее судьбе.

Толя ненадолго умолкает, не в силах возразить что-то против такого аргумента. Против человека, который утверждает, что может читать не только души, но и судьбы!

— Ты, значит, и судьбы читать умеешь? Как черным по белому? А переписать страничку в книге судеб ты бы мог?

— Мог, Толя. — неохотно соглашается Эзук, впервые за время всего разговора проявивший какие-либо эмоции, кроме спокойного и уверенного добродушия. — Мог бы переписать хоть ее всю, но не стану этого делать. Ибо корректировать судьбу мира можно лишь с позволения Божьего, и сказано в Библии: «Не искушай Господа своего».

— Я не прошу переписать судьбу мира. — с издевкой спрашивает Толя, — Я прошу переписать судьбу конкретного человека, то есть, меня.

— Судьба каждого человека — есть кусочек судьбы мира. Они слишком тесно взаимосвязаны, чтобы изменить одну из них, не задев другую. Ты определяешь мир, мир определяет тебя…. Ты не знал, Анатолий?

— Иди ты к черту, хренов теолог. — бурчит себе под нос окончательно сбитый с толку Толя. — Скажи, хоть, чего тебе надо?

— Помочь вам. — просто отвечает Эзук.

— Ты помог. — вмешиваюсь в разговор мужчин я, — Что дальше?

— Помочь вам еще раз.

— И каким же образом?

— Еще раз спасти от смерти вас обоих.

Мы с Толей ошалело переглядываемся, и во взгляде каждого из нас можно прочесть: «Ну и замашки!» Спасти бегуна от смерти?… Это даже покруче, чем мечта любого мародера, «Убить бегуна».

— И где же нас ждет Костлявая? — спрашиваю я.

— В пятом бункере. — скорбно сложив руки на груди отвечает он. — Бункера больше нет, он захвачен людьми Мадьяра.

— Кто такой Мадьяр?

— Павел Мадьяров. Бывший лейтенант вооруженных сил России. Бывший — не потому, что был отправлен в отставку, а потому, что вооруженных сил не стало в принципе. Вовремя боевых действий на северном Кавказе при применении снарядов из обеденного урана, что, естественно, было санкционировано свыше, но нигде и никогда не упоминалось, Мадьяр впервые обнаружил, что подержав в руках такой снаряд может настроить свой слух так, чтобы слышать ультразвук. Начал экспериментировать со своим новым талантом, и понял, что натеревшись порошком из обеденного урана, может обогнать идущий на полном ходу танк. Доложил об этом своему начальству, после чего получил повышение и был переведен в особое отделение, состоящее из нескольких десятков подобных ему.

— Бегунов? — выдохнул Толя.

— Да, вы называете их именно так. Надо сказать, меткое название — в других городах то же самое явление называли суперменами, летучими мышами, инфралюдьми и ночными кошками. Название «Ночные кошки», надо сказать, пошло именно из армии — именно так назывался этот экспериментальный отряд.

— Откуда ты все это знаешь? — задаю я, наконец, тот вопрос, который следовало бы задать сразу же после его слов о падении «пятерки».

— Вы же бегуны, — улыбается он, — Вот и используйте свои способности по назначению. Обо всем этом говорит Черное Безмолвие. Воздух пропитан вестями, и нужно лишь уметь их слышать. Кому, как не вам, слышащим ультразвук и видящим инфракрасный свет, говорить с Безмолвием?

Мы молчим и, должно быть, выглядим пристыженными — мол он, называющий себя человеком, слышит то, что недоступно нам. Но в наших головах вертятся сейчас совершенно иные мысли. Как? Откуда? Почему он знает о нас и о падении «пятерки»? Ведь все эти разговоры о голосе Безмолвия — полная чушь, и в самом деле, кому, как не нам, знать это. Но… Эзук знает кто мы, знает о Мадьяре, если его и в самом деле зовут именно так, знает о захвате «пятерки»… Как?

— И что планирует Мадьяр в дальнейшем? — спрашиваю я, думая о том, что этот вопрос нужно было задать сразу же, не гадая о том, кто такой Эзук, и откуда он знает о последних событиях.

— Ему нужны бегуны для нападения на Штаты и, естественно, ядерный арсенал завода. Вооружившись в пятом бункере он двинет к заводу всех своих людей. Да, собственно, уже и двинул. Максимум, через час, они будут у северных ворот, и обрушатся на завод всем скопом.

— Сколько их? — спрашивает Толя. Нет, все-таки, не снабженец он. Солдат…

— Три с лишним сотни.

— Помимо Мадьяра среди них есть бегуны?

— Еще двое. Не менее сильные и тренированные, чем он. Его сослуживцы из «Ночных кошек».

Толя зло бьет себя кулаком правой руки по раскрытой ладони правой. Я понимаю его чувства — трое хорошо обученных бегунов-диверсантов, атакующих завод вместе с оравой обычных людей… Приятного мало.

— А теперь — последний вопрос… — Толя делает шаг к Эзуку, а затем молниеносным движением выхватывает нож и приставляет к его горлу. — Кто ты, и зачем ты все это рассказываешь нам? Только не надо больше говорить про голос Безмолвия и про твое желание бескорыстно спасти нам жизнь. Понял?

Эзук кивает. В его глазах не видно и тени испуга — он все так же спокоен и рассудителен.

— Ты все сказал сам, Анатолий. Мне нечего добавить к твоим словам. Ты же запретил мне говорить правду.

Издав протяжный стон, Толя отпускает Эзука и прячет нож в ножны.

— О Боже мой! — бормочет он, — Да что ты за урод-то такой, а? Откуда ты на мою голову?!

Меня осеняет догадка, и я говорю, обращаясь к Эзуку: