Читать книгу - "Звездный табор, серебряный клинок - Юлий Буркин"

— Но табор таким образом мы спасем, — продолжал он. — Что же касается тебя и твоего джуза… План слишком сложный, чтобы сработать. Но это — дело твое и твоих людей. Что ж, рискуй. Если пропадешь, про тебя сложат новую песню, — он ударил меня по плечу.

Наверное, последнему его высказыванию я должен был безмерно обрадоваться. Но я подумал совсем о другом.

— А потом, когда я украду грузовик, они опять не захотят пересесть в другой корабль?

— Смелый, но глупый, — чуть изменил формулировку Зельвинда. — Почему не захотят? Капитана они никогда не бросят, а паленый корабль — сколько угодно.

И Зельвинда не был бы собой, если бы в его руках откуда ни возьмись не появился объемистый кувшин вина.

— За риск! За свободу! За доблесть! — провозгласил он, наполнив чаши.

… Действительно, в моем плане было слишком много тонких мест, готовых лопнуть в любой момент. Вот первое. Пока на моем борту не появится штурман, умеющий прыгать через гиперпространство, я не мог включить навигационные маяки. Но как без них садиться в космопорту?

Приходилось выкручиваться. И данную проблему мы с Гойкой решили следующим образом. Мы спустимся на планету в шлюпке, а невидимый для навигаторов корабль с людьми оставим болтаться на орбите вокруг нее. Если учитывать, что из гиперпространства звездолеты выныривают в некотором отдалении от планет, риска столкнуться с ними нет. А если к планете кто-то будет подлетать в пониженном режиме поглощения пространства, он не сможет не заметить наш корабль.

— И он не станет никому сообщать о нас, — подмигнул мне Гойка. — Мало ли почему звездолет мытаря, отключив маяки, затаился на орбите? А?

Хотя я и был уверен, что все будет именно так, как предсказывал атаман, я все-таки собрал своих людей на сход. Я рассказал им о том, что за кораблем охотятся власти, о нашем плане, а закончил свою речь тем, что считаю, им безопаснее было бы на некоторое время перебраться на другие корабли табора.

Освещение палубы имитировало сумерки, блики костра выдергивали из толпы непроницаемые лица моих цыган. Они молчали.

— Ну?! — не выдержал я тишины. — Чего притихли? Разве я не прав?

На помощь мне пришла Ляля:

— Не серчайте, ромалы, — сказала она. — Он ведь даже язык наш не знал, когда я его в табор привела, что же он может знать о наших порядках?

Похожий на старого облезлого волка старик Хомук проскрипел:

— Ты была бы права, девка, коли б он не был нашим джузатаманом. Мы доверяем ему нашу жизнь, а он до сих пор не знает наших законов.

Цыгане тихонько загудели.

— Ты считаешь, он не достоин? — с вызовом спросила Ляля.

— Я считаю, что его надо учить, — ответил Хомук и вновь повернулся ко мне: — Только смерть может заставить джипси покинуть корабль и капитана. И еще переход в новый джуз. Но и то и другое может случиться только один раз.

Я пошел ва-банк:

— Знаю. Но прежде чем подвергнуть вас риску, я хотел узнать, готовы ли вы идти за мной или предпочтете выбрать на мое место другого? Таков закон моего родного табора.

— Да-а, — протянул Хомук, — из далеких краев ты прибыл к нам, Рома… Хватит болтовни. Делай то, что считаешь нужным, и пусть все будет так, как будет.

«Let it be», — усмехнулся я. Вовремя он это сказал. Что ж, пора снять напряжение. Предвидев недовольство, я загодя придумал, как это сделать. Рояль в кустах. Я протянул руку к балисету Гойки, который попросил захватить на сход. Я уже знал его строй и научился подгонять под шестиструнку, перестроив две струны. Правда, балисет имеет только пять струн, но к этому нетрудно было приспособиться, несколько раз я бренчал на нем Ляле, а больше никто в таборе не слышал, как я играю.

Я потрогал клавиши темброблока и добился того, что звук инструмента стал почти фортепианным. Затем я провел по струнам и запел на русском двадцатого века студенческий псевдоперевод песни:

— Шел я как-то садом, вижу,

На заборе би сидят,

Подошел поближе,

Би взлетели и летят.

Летят би, летят би,

Летят би, летят би…

И — на английском:

— Speaking words ofvisdom,[3]

Let it be…

Я остановился и замолчал. Цыгане пооткрывали рты. «Битлз» они явно не слышали.

— И что же это означает? — спросил Хомук.

— «Пусть будет так», — перевел я. — «Будь что будет».

— Это по-нашему, — признал Хомук. — Твоя диковинная песня коротка и прекрасна.

Остальные заулыбались и закивали головами.

— А ты великий менестрель, Рома! — воскликнул Гойка с облегчением в голосе. — Спой-ка нам что-нибудь еще!

Я огляделся. Цыгане замерли в ожидании. Блики костра играли на лицах, которые были чужими мне еще вчера, а сегодня их обладатели по-настоящему стали моей семьей… Что же им спеть? Неожиданно я вспомнил, что в студенческом театре мы ставили оперетту «Мистер Икс». Ария из нее будет сейчас, пожалуй, как нельзя кстати. И я запел:

— Снова туда, где море огней,

Снова туда с печалью моей.

Светит прожектор, фанфары гремят,

Публика ждет, будь смелей акробат…

Тут какой-то кусок у меня вылетел из головы… Собственно, вот строчка, из-за которой я вспомнил это произведение. Она актуальна:

— … Устал я греться у чужого огня…

А следующая уже не актуальна:

— … Ну где же сердце, что полюбит меня…

Ляля подозрительно покосилась на меня. Да, она же знает мой русский язык… И слова окончательно перепутались. «На автомате» я еще пропел:

— … Да, я — шут, я — циркач, так что же?

Пусть меня так зовут вельможи.

Все они от меня далеки, далеки…

И все. Следующая строчка стерлась напрочь. Как отрезало. Потому, невольно выдержав эффектную паузу, пришлось сымпровизировать и закончить так:

— Дураки, мудаки, говнюки!

Я остановился. Бедный Кальман.

— А это о чем? — вновь поинтересовался Хомук.

Ляля, осуждающе глянув на меня, опередила мое объяснение.

«Я одинокий. Я выступаю с номерами в балагане, богатые люди не уважают меня. Они — глупые и плохие».

— Справедливая песня, — кивнул Хомук.

И цыгане захлопали. Ведь на ярмарках все они ходили по канатам, жонглировали, показывали фокусы и дрессированных животных. И нельзя сказать, что они были так уж счастливы своим положением.