Читать книгу - "Синева - Майя Лунде"

Сигне

Я наконец-то вижу, как море встречается с небом, а небо посветлело, значит, совсем скоро за моей спиной, из-за гор на востоке, встанет солнце. Я двигаюсь вперед, держу курс в открытое море, жду ветра, поглядываю на приборы. Бак полон, топлива надолго хватит, а через несколько часов я наверняка дождусь ветра, и он мне поможет.

Я сжимаю штурвал, ощущаю его гладкое, отполированное дерево, мне приходится самой управлять яхтой, ветра почти нет, поэтому под парусом не пойдешь. По корме у меня шхеры, и я беру курс на юго-запад. Возможно, сейчас уже все вскрылось, они обнаружили, что случилось в порту, увидели плавающий во фьорде лед, возможно, они его заметили, как и мое исчезновение. Они все поймут – компания, полиция, Магнус, вот только будет уже поздно, я к тому моменту уйду далеко в море.

Чувство движения – лучшее, что дает яхта. Знание, что до цели ты доберешься, но когда именно, неясно, понимание, что цель у тебя есть, но ты ее еще не достиг.

В сумраке я разглядела двенадцать упаковок со льдом. Я занесла их в салон, положила на обитые красной шерстяной тканью сиденья. Тут стало тесновато, но к плите и приборам пробраться можно, а спать буду на форпике, однако попозже, не сейчас, не в море.

Наступило утро, и ветер разгулялся, легкий, предвещающий лето юго-восточный ветер. Я подняла парус, и ветер ухватился за него. Вот так оно и должно быть, и никак иначе, я подняла сервокомпенсатор – как же хорошо, что у меня вместо автопилота сервокомпенсатор, автопилоты ржавеют в два счета, это вообще автомобильные примочки, а производители рекламируют их так, словно те вечные, словно не требуют ухода, вот только на море нет ничего, что не требовалось бы приводить в порядок. Рано или поздно соль и вода все доконают, подобно тому, как природа рано или поздно побеждает все рукотворное. Я принесла из рубки подушки, положила их на сиденье и, усевшись, подставила лицо солнцу. Горячее, оно покалывало кожу. Я не спала полтора суток и теперь закрыла глаза и на несколько минут отключилась, а проснувшись, быстро огляделась. Других кораблей поблизости не наблюдалось, лишь полоска на востоке, на горизонте, здесь только я одна, можно еще чуть-чуть отдохнуть, а после займусь лодкой, я вполне справляюсь с ней в одиночку, как множество шкиперов до меня, как Джошуа Слокам, первым совершивший одиночную кругосветку. Как ему это удалось – семьдесят четыре тысячи километров без сервокомпенсатора, без навигатора и эхолота? Он вышел в 1895-м, в возрасте пятидесяти одного года, и находился в пути четыре года. Кругосветку он завершил, однако позже все равно погиб в море, потерпел крушение, и яхту его так и не нашли. Может, его «Спрей» до сих пор бороздит мировой океан, может, я повстречаю его, может, разница между нами ограничивается биологическим полом и эпохой, потому что морское одиночество сглаживает большинство различий.

Шкиперский сон – вот что еще нас объединяет, мы спим, вытянувшись на скамейке в рубке, с подветренной стороны, накрывшись пледом, проваливаемся на пять минут в черный омут, потом к нам приходят сновидения, а затем вдруг пробуждение. Я вскакиваю и, стоя на коленях, озираюсь. По-прежнему никаких иных лодок, ни шхер, ни других препятствий, секунды бодрствования призрачны, я снова валюсь на скамейку и возвращаюсь в сон.

Шум моря и ветра притворяется журчанием реки, подо мной – Брейо, я стою на грубо сколоченном из выбеленных солнцем досок мосту, я одновременно ребенок и взрослая, я – это я, какой всегда была, и в пятнадцать, и в тридцать пять, и в пятьдесят, я тороплюсь куда-то, на самолет, мне надо успеть на самолет в Индию, я несколько месяцев проведу на Нармаде, буду бороться против строительства плотины. Из-за этой плотины целые деревни уйдут под воду, тысячи людей потеряют кров, а я стану бороться против бесправия неприкасаемых, это туда я спешу, но перед отъездом нужно проверить чемодан, убедиться, что я все взяла. Чемодан стоит у меня в ногах, я пытаюсь открыть его, но крышку заклинило, чемодан заперт на два замочка, я дергаю крышку, тяну за жесткие кожаные ремни, но они не расстегиваются, я знаю, что самолет вот-вот улетит, это единственный самолет, и тут я вижу, что я босая, а босой до аэропорта мне не дойти, возможно, в чемодане лежит обувь, вот только чемодан не открывается, я поднимаю его и тащу, медленно иду по мосту, потом по дороге к стройке, дорога усыпана острыми камнями, большими и жесткими, они впиваются в ступни, я чуть наклоняюсь вперед, стараюсь не наступать на камни, как же медленно, я двигаюсь чересчур медленно.

Я просыпаюсь, озираюсь по сторонам. Все чисто. Но я больше не закрываю глаза и не засыпаю. Я сижу, я здесь, и тем не менее я по-прежнему там, возле реки.

Помню – мне тогда было лет девять или десять – однажды ранним воскресным утром папа взял меня с собой на прогулку по берегу Брейо. Сперва я радовалась, потому что мы давно уже никуда с ним вдвоем не ходили, ему было некогда или неохота. Они с мамой все время ссорились, и папа на нее орал. Меня он просил не кричать, чтобы слух не испортить, а сам орал, как заведенный.

Но тем утром он взял меня с собой. Я проснулась рано, а он уже собрался выходить, сказав, что пойдет один, однако я уперлась, он пошел на попятную, и я все-таки увязалась с ним. Кроме нас, на тропинке никого не было, по-моему, я много болтала, спрашивала обо всем, что попадалось нам на пути, – о животных и растениях, но отвечал папа односложно, и я лишь намного позже поняла почему: на самом деле он не хотел брать меня с собой.

Мы дошли до развилки. Раньше никакой развилки тут не существовало, а дорога была одна, но сейчас она раздваивалась, и старая дорога по-прежнему шла по берегу фьорда, а другая вела вдоль Брейо в горы. Сплошь в колдобинах, усыпанная камнями, с колеей от строительной техники – строительная дорога, я ее прежде не видела, но зато слышала, как они про нее говорили. Особенно папа. Строительная дорога – он выплевывал эти слова будто что-то невкусное. Дорога и впрямь оказалась уродливой, я теперь собственными глазами видела: уродливая каменистая дорога, портившая своим видом весь пейзаж, по которому проходила. Грязная и разбитая, с кучами камней на обочинах, она словно разрывала