Читать книгу - "Такое разное будущее - Станислав Лем"

За перегородкой кто-то страшно стонал, все громче и громче. Я прислушивался, ставя книги обратно на полку; адские стоны разрывали сердце; наконец я схватил за рукав торопливо суетящегося старца:

– Что это?!

– Это? А, это господа аспиранты ставят пластинку, там у них семинар по агоналистике, симультаназии, такие, знаете ли, молодые агональщики, как их у нас называют, – забормотал он.

Действительно, послышались пущенные с начала предсмертные хрипы. Всего этого мне было довольно, десять, сто раз довольно, но проклятый старикан, рот у которого не закрывался, впал в настоящий транс, в какое-то болезненное возбуждение; шаркая, он подбегал к полкам, тянулся на цыпочках, тащил к себе лестницы, адски скрежетавшие ржавыми колесиками, лез по ним вверх, стучал обложками, осыпая комнату тучами мелкой пыли, и все это, чтобы порадовать меня еще одним трухлявым экземпляром, распадающимся раритетом. Не переставая восторгаться, перекрикивая вопли, все повторяющиеся за стеной, он временами стрелял в меня – поверх бешено раскачивающейся бриллиантовой капли – косым, острым как бритва взглядом, и эта косина становилась все выразительнее, она господствовала над всем его, словно вылепленным из пыли, лицом, уходящим куда-то вглубь, в окружение, эти взгляды пришпиливали меня к полкам, стесняли мои и без того скупые и вынужденные движения, я боялся, что чем-нибудь выдам фиктивность ситуации, разоблачу себя как невежду и самозванца. Но он, в старческом азарте, задыхаясь, давясь кашлем, стряхивал пыль с фолиантов, таскал их, совал мне под нос и кидался к следующим. Черный том «Криптологии», который он всунул мне в руки, открылся на начальных словах главы: «Тело человека состоит из следующих укрытий…»

– Это… это «Гомо сапиенс как corpus delicti»^[17], – превосходная, уверяю вас, превосходная вещица… настоящий компендиум… это «Огонь прежде и теперь», а тут перечень теоретиков предмета, вот, пожалуйста: Мирн, Бердхув, Фишми, Кантово, Карк, и наши тоже, а как же: профессор Барбелизе, Клаудерлаут, Грумпф – полная библиография предмета! Большая редкость! Это? Это «Морбитрон» Глоубела. Мало кто знает, что он сочинил, хи-хи, и эту брошюрку…

Он вытащил какую-то кучку еле держащихся вместе страничек, потемневших, с шершавыми обтрепавшимися краями.

– «Umbilico»^[18], «Murologia»… да, разведение нутрий… чего у нас только нет… на горбу, а как же; немодно, говорят господа офицеры… хе-хе! Ах, то, что вы взяли, это уже мода. Заурядная мода. Ну, крой изящных смирительных сорочек, и прочее, разные там… «Вселенная как сундук» заинтересовала вас? Ну ясно! Так сказать, скрыня… там еще есть приложение: «Пособие для собирателя доказательств собственной вины» – заметили? Хе-хе! «Самоучитель самосуда» – так называется этот раздел.

Повернувшись к нему спиной, чтобы хоть как-нибудь отгородиться от его болтовни, которая – неотвязное впечатление! – обволакивала меня чем-то нечистым, смешанным с пылью, я вслепую, яростно листал этот маленький, словно опухший томик, то и дело натыкаясь на странные термины, на какие-то дубль-провальники, криптозасовы, шифромолы, шифроломы, кодокрады, суперсобачки и суперзащелки, телесные фарши, – автором «Криптологии» был доцент Приват Пиннчер.

Я воспользовался кратким перерывом – Капприль был вынужден замолчать, когда прямо в руки ему свалилась груда неосторожно задетых томов, грозя его задавить, – и сказал, что должен, увы, идти. Он посмотрел на часы. Я спросил, можно ли мне поставить мои, остановившиеся. У него была большая серебряная луковица, по которой я ничего не смог прочитать.

– Это… тайные часы? – вырвалось у меня.

– А что? – сказал он. – Ну да. Тайные. Тайные часы. Ну и что? А? И спрятал их, тщательно закрыв крышку шифрованного циферблата. Я отдал ему книгу, которую держал в руках, что-то бормоча насчет того, что приду в другой раз, когда у меня будет больше времени, а пока что подумаю, что выбрать для чтения. Он почти не слушал меня, так его разобрало, – он показывал мне дорогу в другие отделы книгохранилища; голые лампочки, словно низко висящие звезды, освещали обсыпанные мелкой пылью, забитые бумагами внутренности тяжело осевших, разинувших свои полки стеллажей и шкафов; уже у входа он догнал меня с учебником «Искусства деморализации» и листал передо мной жесткие страницы, расхваливая этот труд, как будто я был его возможным покупателем, а он – полупомешанным библиофилом и заодно торговцем библиотечным старьем.

– Но вы же ничего не взяли, ничего! – вцепился он в меня в каталожной комнате; чтобы отвязаться, я взял у него книжицу об ангелах и, не знаю сам почему, пособие по астрономии. Я неразборчиво подписал цирограф, затем, сжимая под мышкой стопку бумаги (так выглядел этот ангелологический труд – манускрипт, а не печатная книга, Капприль с восхищением повторял это), вышел и с чувством неизъяснимого облегчения вдохнул чистый коридорный воздух. Еще долго потом вся моя одежда выделяла все более слабый, но отчетливый смрад, смесь запаха преющих телячьих шкур, типографского клея и истлевшего полотна. Я не мог отделаться от омерзительного ощущения, что попахиваю какой-то бойней.

VI

Я уже отошел на несколько десятков шагов от архива и вдруг, ведомый внезапным предчувствием, повернул обратно, чтобы сравнить номер двери с тем, что значился у меня на листочке, – и убедился, что тут могла произойти ошибка. Как я уже говорил, номер был нацарапан весьма неразборчиво – вторая восьмерка походила на тройку; в таком случае мне нужна была комната 3383.

В моем сознании произошла любопытная перемена: то, что я ошибочно прочитал номер, принесло мне неожиданное облегчение. Сперва я не понял почему, но потом разобрался. Все, что я делал до сих пор, лишь по видимости было делом случая, – поступая будто бы по собственной воле, я в действительности делал то, чего от меня ожидали. Однако посещение архива не предусматривалось этим объемлющим все мои начинания планом, и, хотя ошибся я сам, вину за ошибку я возложил на Здание. Неразборчиво записанный номер означал упущение, недосмотр, в высшей степени человеческий; это утвердило меня в убеждении, что, как бы там ни было, и тут действует фактор ошибочности, которая допускает существование тайны и свободы.

Итак, идти с объяснениями следовало в комнату 3383; коль скоро я, объект испытания, мог ошибаться, то мог ошибиться и следователь; уверенный, что оба мы будем еще смеяться над этим недоразумением, я прибавил шагу и вскоре был уже на следующем этаже.

Комната 3383, судя хотя бы по количеству телефонов на столах, была приемной какого-то высокого чина. Я пошел прямо к обитым кожей дверям, но двери оказались без ручки. Удивленный, я остановился перед ними, а секретарша спросила, чего мне угодно. Моих объяснений – довольно запутанных, потому что правду я говорить не хотел, – она, казалось, не слышала.

«Вам на сегодня не назначали», – упорно твердила она. После напрасных просьб я потребовал, чтобы она включила меня в список приема и назначила время, но и в этом мне было отказано – со ссылкой на какие-то предписания. Я должен был изложить свое дело письменно, обычным порядком, то есть через начальника своего Отдела. Я повысил голос, стал говорить об исключительной важности моей Миссии, о необходимости беседы с глазу на глаз, но она меня просто не слушала, отвечая только на телефонные звонки. Бросала в трубку три-четыре коротких слова, нажимала на кнопки, переключала линии и лишь в промежутке между двумя разговорами задевала меня почти невидящим взглядом, под которым я постепенно переставал существовать, словно какой-то предмет мебели.