Читать книгу - "Человек, который видел антимир - Илья Иосифович Варшавский"

воедино все знания, накопленные человечеством, и создаст общую теорию, рассматривающую явления природы в их взаимосвязи.

– Но мне кажется, что философия как раз и является такой наукой, и, если…

– Не говорите мне о философии! – перебил он меня. – То, что вы называете философией, сегодня для естествознания не больше, чем безграмотная, тупая, самодовольная нянька при вундеркинде, больше всего заботящаяся, чтобы ее питомец, упаси боже, не посадил чернильное пятно на чистый костюмчик. Ей при этом нет никакого дела до того, что младенец, вверенный ее попечениям, составляет дифференциальные уравнения, приближающие нас к истинному познанию мира.

– Вот тут, мне кажется, вы не правы, – сказал я. – Ведь борьба, которая ведется в философии…

– Не читайте мне популярных лекций, – снова перебил он меня. – Знаю я эту борьбу и цену ей, одни заявляют, что Мир конечен и непознаваем, другие заявляют, что он бесконечен, бесконечно разнообразен и познаваем. Пожалуйста, познавайте бесконечное! Не кажется ли вам, что мы слишком вольно обращаемся с понятием бесконечности? Бесконечное время, бесконечное пространство, кто этими понятиями сейчас не оперирует? Однако бесконечность – это просто символ несоизмеримости масштаба и измеряемой величины. Бесконечность является таким же отрицанием числа, как и ноль. Математики знают, как осторожно нужно обращаться с этими понятиями. Если число мы отождествляем с конкретными представлениями, то бесконечность и ноль часто уводят нас в область, где вообще всякие представления отсутствуют. Не нужно при этом забывать, что бесконечности могут быть разных порядков, отличаясь друг от друга так же, как конечное число от бесконечного.

– Вы снова не правы, – возразил я. – В философии бесконечность является символом понятий «всегда» и «везде», а это вполне конкретные понятия.

На этом наш спор, очевидно, закончился. Я себя чувствовал очень неуютно в большом зале, заставленном странными аппаратами, назначения которых не понимал.

– Я думаю, что вы меня пригласили не для того, чтобы поговорить о вещах, в которых я никогда не был достаточно компетентен? – спросил я.

– Конечно нет! – засмеялся Кибернетик. – Хотя наш разговор и имеет некоторое отношение к тому, что вам придется узнать. Я вас пригласил, чтобы сделать свидетелем самого замечательного события, которое когда-либо совершалось в науке. Сегодня Большой Мозг закончит свою работу.

– Большой Мозг? – спросил я. – Я никогда о нем не слышал. Что это такое?

– Он перед вами, – сказал Кибернетик, показав на огромное сооружение в центре зала. – Это самая крупная кибернетическая машина из всех построенных до сего времени и самая совершенная, можете в этом не сомневаться. Она обладает практически неограниченной памятью на элементах, использующих свойства сверхпроводимости при температурах, близких к абсолютному нулю. Десять миллиардов микроскопических молекулярных генераторов образуют невиданную до сих пор логическую, самоорганизующуюся структуру. Большой Мозг способен производить логические операции со скоростью пяти миллионов в секунду. И все же на выполнение поставленной перед ним задачи он должен был потратить около семи лет.

– Что же это за задача? – спросил я.

– Он должен был совершить то, на что не были способны десятки поколений самых талантливых ученых: вобрать в себя всю сумму знаний, накопленных человечеством за все время его существования, отсортировать ложные понятия от истинных и создать некую общую науку, объединяющую все отрасли человеческого знания, подлинную философию будущего.

– Но для того, чтобы отличать ложные понятия от истинных, необходимо иметь критерий истины, знание которого равносильно знанию самой истины, – сказал я.

– Святая простота! – улыбнулся Кибернетик. – В науке давно уже никто не ищет философского камня абсолютной истины. Ценность любой научной теории определяется количеством фактов, которые она объясняет. При этом, разумеется, должно учитываться количество вводимых в нее допущений. Ничто так не обесценивает гипотезу, как так называемые аксиомы, представляющие собой, по существу, недоказуемые положения. Как бы очевидны не были эти допущения, они всегда остаются ахиллесовой пятой любой теории. Качество разрабатываемых им положений Большой Мозг оценивает модулем достоверности, представляющим собой дробь, в числителе которой стоит число объяснимых теорией фактов, а в знаменателе – количество принятых допущений. Из всех возможных предположений выбирается то, которое имеет наибольший модуль.

– Как же он это делает? – поинтересовался я.

– В течение четырех лет Большой Мозг накапливал знания. Он с легкостью усвоил содержание всех книг, хранящихся в Публичной библиотеке. В его памяти хранится все, что было создано человечеством: от работ древнекитайских философов до уравнений волновой механики.

– Вы говорите так, как будто он думает в общепринятом смысле этого слова, – сказал я.

– Не в общепринятом, а в лучшем – ответил Кибернетик. – Мы мыслим по-разному: иногда образами, иногда словами, наиболее одаренные из нас мыслят математическими абстракциями. Большой Мозг мыслит только математически. При этом его мысль строго направлена, что нам с вами не всегда удается. Вначале предполагалось, что на всю работу он потратит около года. За этот год я провел несколько контрольных проверок его деятельности и убедился в том, что он пользуется не только совершенно новым, изобретенным им математическим аппаратом, но и значительно углубил современное учение о времени, пространстве и движении. Многое мне было непонятно, так как, по-видимому, он обладал в некоторых областях уровнем знаний по крайней мере двадцать второго века.

– Ну знаете ли, это уже вы фантазируете! – возмутился я. – Всякая наука питается опытом, не имея которого машина никогда не пойдет дальше того, что в нее вложено конструктором.

– Времена Фарадеев прошли, – сказал Кибернетик. – Самые крупные научные открытия нашей эпохи сделаны, как говорится, на кончике пера. Математики, а не астрономы открывают неизвестные доселе небесные тела и предсказывают физикам открытие новых элементарных частиц.

– Хорошо, верю, верю, – сказал я. – Рассказывайте. Что же было дальше?

– К концу первого года Большой Мозг, в довольно резкой форме, попросил меня не прерывать ход его мыслей и обещал заблаговременно оповестить об окончании работы. При этом он довольно неудачно, на мой взгляд, процитировал басню «Вол и муха». Не знаю, что он этим хотел сказать.

– И такой сигнал вы получили?

– Да, вчера. Сегодня работа будет закончена. Поэтому я вам утром позвонил.

– Я вам очень признателен за внимание, – сказал я, – но почему ваш выбор пал на меня? Я ведь так далек от всех этих вопросов.

– Завтра, – сказал высокомерно Кибернетик, – на олимпе науки начнется битва богов, в которой смертным нечего делать. Ну а сегодня я хочу воспользоваться правом Героя внимать овациям толпы. Вы, дорогой мой, воплощенная посредственность, среднестатистический тип той самой толпы, оваций которой я жажду. Надеюсь, моя откровенность вас не обидела?

– Нисколько, – ответил я, – тем более что я сгораю от любопытства, а именно этот порок наиболее свойственен толпе. Герои, как известно, любопытством не страдают. У них оно