Читать книгу - "Создатель звезд - Олаф Стэплдон"

Рассказывая, Джон устроился на краю моего письменного стола. Теперь он вскочил и подошел к окну. «Как прекрасно, что существует свет! – сказал он, глядя на небо. – Если бы нашелся кто-то, кто понял, я бы мог рассказать обо всем и избавиться от этого груза. А от этого половинчатого рассказа меня снова начинают одолевать воспоминания. А кто-то говорит, что ада не существует!»

Какое-то время Джон молча смотрел в окно. Потом сказал: «Только погляди на этого баклана! Он добыл себе рыбищу толще собственной шеи». Я подошел к окну, и мы какое-то время вместе наблюдали за извивающейся и бившейся рыбой. Порой птица вместе с добычей полностью исчезала под водой. Один раз рыбе почти удалось ускользнуть, но она немедленно попалась вновь. После множества неудач баклану наконец удалось перехватить рыбину за голову и заглотить ее одним движением, таким быстрым, что в одно мгновение шея птицы разбухла, а наружу остался торчать один только рыбий хвост.

«А теперь его переварят, – спокойно заметил Джон. – Именно это едва не случилось со мной. Я почувствовал, как мой рассудок распадается под действием пищеварительных соков адского моллюска. Я не знаю, что происходило дальше. Помню совершенно дьявольское выражение на лице уродца, а потом… Наверное, мне каким-то образом удалось спастись, потому что в следующее мгновение я обнаружил, что лежу на траве на некотором расстоянии от дома, весь в холодном поту. От одного вида стоявшего вдалеке здания меня пробирала дрожь. Я не мог думать и все время вспоминал ужасную, полную ненависти ухмылку на детском лице, которое тут же вновь становилось бессмысленным. Через какое-то время я осознал, что замерзаю, поднялся с земли и направился к гавани, где ждали лодки. Я начал задаваться вопросом, чем на самом деле был этот дьявольский ребенок. Был ли он одним из нас или чем-то совершенно иным? На самом деле я почти не сомневался. Разумеется, он был одним из нас, причем гораздо более могущественным, чем Джонс или я. Но вся его жизнь пошла наперекосяк с самого зачатия. Его тело его только мучало, и рассудок стал таким же убогим, как тело, а родители мало чем могли помочь. Поэтому единственным средством выражения, который он видел, была ненависть. И в этом деле он упражнялся подолгу и всерьез. Но самым поразительным было не это. Чем дальше в прошлое отходил неприятный опыт, тем яснее я понимал, что ненависть, с которой он накинулся на меня, была, по сути, совершенно бескорыстной. Он ненавидел меня не ради себя. Себя он ненавидел ничуть не меньше. Он ненавидел все, включая ненависть. Он ненавидел с каким-то религиозным пылом. И почему? Да потому, как я начинаю теперь понимать, что в самой глубине его персонального ада горит крохотная звездочка преклонения. Он способен видеть мир с точки зрения вечности ничуть не хуже чем я. Возможно, даже яснее, чем я. Но… как бы это объяснить? Он предполагает, что его роль в общей картине – быть дьяволом. И он играет ее со страстью и самоотдачей великого артиста, ради всеобщего блага, если можно так выразиться. И в чем-то он прав. Ненависть – единственное, в чем он по-настоящему хорош. Несмотря ни на что, я им даже восхищаюсь. На самом деле все это мерзко. Только представь, какая жизнь ему досталась. Беспомощный младенец, но с такими способностями! Уверен, что если он проживет достаточно долго, то однажды придумает какой-нибудь трюк, чтобы взорвать всю планету. И вот еще что. Мне придется внимательно смотреть по сторонам, иначе он снова сумеет меня поймать. Он сумеет достать меня где угодно, даже в Австралии или Патагонии. Господи, я даже сейчас чувствую, что он где-то рядом! Дай-ка мне яблоко, и давай поговорим о чем-нибудь другом».

Вгрызаясь во второе яблоко, Джон начал успокаиваться. Через какое-то время он продолжил рассказывать: «С тех пор я продвинулся не слишком далеко. Мне понадобилось некоторое время, чтобы привести мысли в порядок. А потом стало тошно при мысли, что я могу вообще никогда не найти кого-то, кто похож на меня и при этом находится в здравом уме. Но дней через десять я снова принялся за поиски. Я наткнулся на старую цыганку, которая вроде как наполовину одна из «нас». Но у нее постоянно случаются припадки. Она занимается гаданием и, возможно, действительно умеет иногда заглянуть в будущее. Но она невероятно стара и не интересуется ничем, кроме гадания и выпивки. И все-таки она в какой-то мере одна из нас – не умом (хотя когда-то и славилась особой хитростью), а проницательностью. Она, несомненно, способна видеть мир с точки зрения вечности, хотя недолго. Кроме нее, в разных лечебницах есть другие столь же безнадежные. Еще подросток-гермафродит в каком-то доме для неизлечимых больных. И мужчина, отбывающий пожизненный срок за убийство. Он, возможно, мог стать чем-то поразительным, если бы в детстве ему не проломили голову. Есть еще «феноменальный счетчик», но, кроме этого, он ничего собой не представляет. На самом деле он даже не один из нас, просто хорошо умеет делать одно действие. Вот и все Homo Superior, что есть на этом острове».

Джон принялся быстрыми ровными шагами ходить туда-сюда по комнате, как белый медведь в клетке. Внезапно он остановился, сжал кулаки и воскликнул: «Скот! Скот! Весь мир заселен скотом! Господи, как же они воняют!» – и уставился в стену. Потом вздохнул и взглянул на меня: «Прости, старичок Фидо. Это просто усталость. Не хочешь прогуляться перед обедом?»