Читать книгу - "Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин"

треволнениями – чуть что, бросалась к болящему и принималась рассылать телеграммы: «НЕМЕДЛЕННО ПРИЕЗЖАЙ», склонная повсюду видеть драму и не замечать смешного. Матушка, вполне довольствуясь визитами Николаса раз в две недели, не имела ни малейшего желания «видеться» с Эдуардом и Рецией, нарушать привычный распорядок дня и тратить на них драгоценные крохи жизненных сил, изображая интерес к их делам, которые годами ее не волновали.

Но Реции просто необходимо соблюдать общепринятое, всегда делать то, что положено, и ради этого она то и дело создает неудобства для всех вокруг. Нельзя не приехать, когда тебя призывают к постели больной матери телеграммой «Немедленно приезжай». В шахматах существуют ходы, на которые возможен только один ответ. Эдуард Орте, приверженный условностям еще побольше сестры, причем более осознанно, подчинялся правилам и не жаловался. Но вся эта езда взад-вперед без всякого толка – словно шахматы без шахматной доски: за два года трижды пришлось мотаться впустую… Или с первого приступа уже три года прошло? Такая бесцельная трата времени, что уже почти все равно, хоть бы поезд всю ночь кочевал из одного тупика в другой, так и не приближаясь к месту своего назначения. Разницы-то никакой.

Сойдя с поезда в мокрую сутолоку на платформе среди огней и гулких звуков Северного вокзала, он увидел, что никто его не встречает, и ощутил укол разочарования. Совершенно неуместное чувство! Не стал бы Николас дожидаться поезда, который опаздывает на пять часов. Эдуард подумал было, не позвонить ли – сказать, что он приехал, и тут же изумился, откуда такая мысль. Конечно, из дурацкой обиды, что его не встретили. Он вышел на улицу, собираясь поймать такси. Рядом со стоянкой такси у автобусной остановки дожидался сорок первый автобус; Эдуард не задумываясь вошел в него. Сколько же лет прошло – десять, пятнадцать? Нет, больше – с тех пор, как он ездил на этом автобусе через весь Красной, по шумным городским улицам, темным и полным ярких сполохов поздним мартовским вечером, когда он студентом возвращался домой после долгих занятий в университете и уличные фонари отражались протяжными сверкающими дорожками в залитом водой черном асфальте. На знакомой остановке у подножия Горки в автобус вошли две студентки, бледные и серьезные. Мользен под Старым мостом вздулся, стиснутый каменными набережными; пассажиры тянули шеи взглянуть, и кто-то сзади сказал: «Ниже по течению, за Железнодорожным мостом, склады залило». Автобус колыхался, скрипел, кряхтел, останавливался и снова пускался в путь по длинным прямым улицам Заречья. Орте вышел предпоследним. Автобус захлопнул двери и отправился дальше, увозя единственного теперь пассажира и оставляя после себя тишину – привычную тишину пригорода. А дождь все лил. На углу свет уличного фонаря выхватывал из темноты молоденькое деревце, пронзительно-зеленое в едва проклюнувшейся листве. Больше не было ни задержек, ни плутаний. Орте прошел последние полквартала до дому. Тихонько постучал, толкнул незапертую дверь и вошел. В прихожей почему-то горел яркий свет. В гостиной кто-то разговаривал – голос незнакомый. Там что, гости? Пока Эдуард снимал пальто и вешал его на крючок, из комнаты выбежал мальчик, остановился с разбегу и, нисколько не смущаясь, уставился на него блестящими глазами.

– Ты кто? – спросил Орте в ту же секунду, как мальчик задал тот же вопрос, и оба ответили в один голос:

– Эдуард Орте.

На миг знакомо и страшно закружилась голова. Сейчас раскроется пропасть, сейчас он упадет.

– Я твой дядя, – сказал он, отряхивая мокрую шляпу и пристроил ее тоже на вешалку. – Мама здесь?

– В той комнате, где пианино. С похоронщиком разговаривает.

Мальчик все рассматривал его, бесцеремонно, точно у себя дома. Почему он стоит посреди коридора? Мимо него не пройти, подумал Орте.

В прихожую выглянула Реция, увидела его, вскрикнула:

– Ах, Эдуард! – И немедленно разрыдалась. – Ах, бедный Эдуард!

Она потащила брата за собой и отпустила, только чтобы уступить его Николасу.

Тот деликатно и торжественно пожал ему руку и проговорил всегдашним своим ровным голосом:

– Мы не могли тебя известить, ты уже уехал. Все случилось очень мирно. Намного раньше, чем мы ожидали, но под конец – очень мирно…

– Да, я понимаю, – сказал Орте.

Он держал брата за руку, а под ним зияла пропасть.

– Поезд, – сказал он.

– Почти ровно в два, – сказал Николас.

Реция подхватила:

– Мы полдня названивали на вокзал. Выше Ариса пути сплошь залиты. Бедный Эдуард, ты, наверное, совсем вымотался! И весь день, все полдня ничего не знал!

Слезы бежали у нее по лицу так же просто, как дождь по оконному стеклу в поезде.

Орте, пока ехал, собирался расспросить Николаса, прежде чем подниматься к матери. В самом ли деле приступ был настолько серьезный? Принимает ли она прежние лекарства? Сильно ли ее мучают боли в груди? Все эти вопросы он хотел задать и сейчас, они ведь, в конце концов, так и остались без ответа. А Николас все рассказывал о смерти, но про это Эдуард не спрашивал. Так нечестно! Голова все еще немного кружилась, но это из-за целого дня в поезде. Пропасть сомкнулась, и он выпустил руку Николаса. Реция от них не отходила, вся в улыбках и слезах. Николас выглядел усталым, глаза за толстыми стеклами очков заметно опухли. А как выглядит он сам? Заметны в нем признаки горя? Да и горюет ли он? Эдуард со страхом заглянул в себя – ничего, только все еще не прошло неприятное легкое головокружение. Это не назовешь горем. Ему же должно хотеться плакать?

– Она наверху?

Николас объяснил новые правительственные установления.

– Они все сделали очень четко и тактично, – сказал он.

Тело забрали в крематорий Восточного района; пришел человек с бумагами, подготовить прощание и поминки. Когда Эдуард приехал, они как раз заканчивали с оформлением. Все перешли в музыкальную комнату, и там Орте представили чиновника. Это его голос был слышен поначалу в прихожей. Громкий голос и яркие огни, как будто в доме праздник. Николас проводил чиновника до дверей.

– Я тут встретил… – начал Эдуард рассказывать сестре и вдруг замялся. – Маленького Эдуарда.

Он сразу пожалел, что заговорил о нем, потому что мальчик никак не мог быть тем, названным в его честь племянником. Слишком взрослый, и притом, кажется, сказал, что его фамилия Орте, а должна-то быть Парен; Реция по мужу Парен. Кто же он тогда?

Реция сказала:

– Да-да, я хотела, чтобы мальчики были при мне. Томас приедет завтра утром. Надеюсь, дождь перестанет. Дороги наверняка развезло.

Эдуард заметил, какие у нее крепкие, чуть желтоватые зубы. Ей сейчас должно быть… нет, невозможно: тридцать восемь. Встреть он ее на улице – не