Читать книгу - "Крымская война. Соотечественники - Борис Батыршин"

— Тогда, оно конешно… — согласился Семка. — Тогда, мабуть, и не шлепнут.

Адриан Никонович засунул тетрадь за пазуху и прислушался. Сквозь размеренные удары волн и завывание ветра больше не пробивались звуки машинного отделения. Глебовский нахмурился, положил руку на леерную стойку. Так и есть — ладонь не ощущала привычной дрожи. Вот и угольный дым из труб стал пожиже…

— Так-то, господин хороший, поломался кораблик! — сказал Семка, заметив манипуляции инженера. — Но вы не дрейфьте, «Херсонес» вытащит, лишь бы погода не спортилась!

Волны и правда, становились выше; идущий впереди «Херсонес» валяло с борта на борт. Буксирный трос то натягивался, как струна, и тогда с него во все стороны летели мелкие брызги, то бессильно обвисал, погружаясь в воду. Порой корма буксира скрывалась за пенными гребнями. Матрос прав — близится шторм.

II

Севастополь.

Двор городской прогимназии

На плацу было непривычно тихо. Атмосфера брошенного армией города передалась и этому зданию, нынешние обитатели которого дольше всех хранили верность Белой идее. Они и сейчас ей не изменили, эти юнцы, затянутые в хаки, с приставленными к ноге винтовками.

Генерал Стогов пробежал взглядом по лицам. Усталые, сосредоточенные, нарочито-веселые… Вот этот, с соломинкой в зубах, бравирует равнодушием — наверное, воображает себя эдаким лейб-кирасиром. Сигара, французская брань, стек похлопывает по голенищу, марш-марш во главе спешенного эскадрона, в штыки, на проволоки, на тяжелые гаубицы…

Стогов усмехнулся. Нет, ребятки, тем гвардионцам не равняться с вами. Вы пережили кровавый хаос 18-го, германскую оккупацию Украины, гетманщину, петлюровщину. Вслед за армией Деникина вы перебрались в Крым, когда Киевское Константиновское военное училище было переведено в Феодосию. В бурях Русской Смуты вы хранили верность своей альма-матер, верили, что Россия воспрянет, и ей снова понадобятся кадровые офицеры. Из вас половина с боевым опытом: вы ходили с улагаевским десантом, дрались в январе 20-го у Армянска, в кубанских плавнях, в Северной Таврии, на Перекопе. А сколько вас лежит на кладбище в Феодосии…

Но теперь все конечно. Остатки войск грузятся на пароходы в Керчи, Ялте, Евпатории. Эта рота — все, что осталось, чтобы прикрыть последние транспорта. Дать время измученным, отчаявшимся приват-доцентам, штабс-капитанам, чиновникам и их семьям, князьям, чьи плечи помнят эполеты гвардии, бывшим октябристам и монархистам, протиравшим брюками скамьи Государственной думы, эсерам, оборонцам… "Какие-то конституционные, прости господи, демократы! — возмущался генерал. — А я их привык считать, простите, изменниками! А тут — возись, спасай, вывози… оставить эту сволочь большевикам, и вся недолга!»

После революции Стогов долго скитался с подложными документами. И как-то, в марте 18-го случайно узнал, что на запасных путях одного из московских вокзалов стоит штабной вагон Бонч-Бруевича, товарища по академии Генерального Штаба, а ныне — руководителя Высшего военного совета Республики. Стогов, заросший нечесаной бородой, в рваном тулупе, с красными от бессонницы глазами, подошел к «красному генералу»:

— Не узнаете, Михаил Дмитриевич? Я — Стогов…

Его приняли. Совдепы нуждались в грамотных штабистах, Стогова ценили, хотя и не вполне доверяли. Председатель Высшей военной инспекции Подвойский думал иначе:

"Стогов, хороший авторитет, большой человек. Он не верит ни в режим, ни во что, но я не постеснялся бы взять его в инспекцию…»

Подвойский ошибался. Стогов, служа красным, установил связь с подпольным Штабом Добровольческой армии Москвы, числился главкомом Московского района. После ареста бежал в Польшу, пробрался на юг России, служил при штабе Шкуро, а в мае 20-го стал комендантом Севастополя.

Но все это в прошлом. Сейчас осталось одно: сделать так, чтобы беженцы поднялись по трапам, набились в трюмы, заполнили палубы. А потом — смотрели на тающий вдали берег, рыдали, бились в истерике, стрелялись в шаге… от чего? От непонятной, постылой жизни в эмиграции. Россия для них потеряна.

Но не для этих ребят, младшему из которых едва стукнуло шестнадцать, а старшему нет и двадцати. Им проще: рядом плечо товарища, рука сжимает цевье трехлинейки. Одеты с иголочки, в английское хаки: френчи с накладными карманами, бриджи, высокие ботинки, твердые кожаные краги. Только фуражки русского образца — начальник училища нипочем не соглашался брать английские, плоские как блин.

— Командир роты, ко мне!

Подбежал, придерживая шашку, штабс-капитан Рукавишников. Щелкнул каблуками, брякнул шпорами.

— Выдвигайтесь к северу, вдоль приморского шоссе. Из Евпатории сообщили по проводу: с севера подходят массы конницы. Это бандиты из армии Махно, те, что четыре дня назад разбили у Карповой Балки корпус Барбовича. Дорога на Севастополь для них сейчас открыта. Займите позиции на Альме, — это самый удобный рубеж обороны. Если махновская конница двинется на юг — продержитесь хоть до завтрашнего вечера. Я вас дождусь с последним пароходом, слово офицера!

Генерал говорил громко, юнкера все слышали. Недоумение и испуг на их лицах сменялись отчаянной лихостью. Ротой задержать врага, разбившего лучшую кавалерию белых? Да запросто. Они константиновцы, они справятся!

— До Альмы, ваше превосходительство, полсотни верст. — осторожно возразил Рукавишников. К завтрашнему утру дотопаем, не раньше. А еще и назад..?

— Зачем своими-то двоими? Берите грузовики, какие найдете, приказ я напишу. Среди юнкеров есть шофэры?

Штабс-капитан повеселел.

— Найдем, вашпревосходитство! Во втором взводе Михеев, да Овечкин, да Рыбайло из четвертого. Я и сам, если надо, сяду за руль!

— Вот и славно! Берите патронов побольше, пулеметы. Встретите этих бандитов константиновским горячим приветом!

Эти слова он произнес громко, и шеренга юнкеров отозвалась дружным «ура». Ни тени сомнений на мальчишеских лицах — глаза горят, марш вперед, труба зовет, черные гусары!

— Разрешите обратиться вашпревосходитство?

Штабс-капитан обернулся. Спрашивал юнкер первой шеренги, тот, что грыз соломинку — высокий, русоволосый, фуражка лихо заломлена на левое ухо.

— Что тебе, Михеев?

— Мы в порту видели брошенные броневики, «Остин» и «Ланчестер». Оба исправные. Разрешите, мы их того, экспроприируем?

Стогова резануло это пакостное словечко — «экспроприируем». В бытность свою у красных он наслушался немало подобных слов, его тошнило от языка «товарищей». А юнкер ввернул походя, не задумавшись, что за этим стоит: — стук прикладов в двери петроградских особняков; кольца, ордена, фамильные драгоценности, вываленные из бабкиных шкатулок в портфель «уполномоченного»; банки американских консервов, припрятанные на черный день и тоже изъятые…

— Хвалю за смекалку, юнкер! Степь там ровная, верховому от броневика не уйти.