Читать книгу - "Лавка старинных диковин - Роберт Шекли"

И вот однажды, пытаясь решить сию дилемму, я поклялся ежедневно писать пять тысяч слов. В смысле, не писать, а печатать. Объем текста – единственное ограничение, а сам текст может представлять собой все что угодно, даже откровенную чепуху. Пусть это будет нагромождение никак не связанных понятий, пусть это будет мое без конца повторяющееся имя. Хоть сдохни, Боб, но выдай эти пять тысяч слов за день!

Вам такая задача кажется простой? Уверяю вас, на практике все гораздо сложнее. Сначала шло как по маслу, но уже на другой день мой запас банальностей исчерпался досуха. А на выходе получалось примерно следующее:

«Ага, ну вот мы наконец и добрались… почти добрались до конца страницы. Давай, дружок, напрягись, осталось совсем чуть-чуть… Ура, есть страница! Это была девятнадцатая, а теперь начинаем двадцатую, она на сегодня будет последняя… Какое, к черту, на сегодня, уже наступило завтра, полчетвертого ночи, и кажется, будто я этим занимаюсь сто лет! Но двадцатая страница – последняя, самая распоследняя, вот сейчас покончу с безумной бредятиной и займусь чем-нибудь другим, чем угодно, только не этой писаниной, будь она миллион раз про клята! Надоело, надоело, надоело! О господи, еще три чет верти страницы осталось. Эй, слова-словечки, куда же вы все подевались, когда до зарезу мне нужны? Живо иди те к папочке и избавьте его от этой чудовищной пытки! Господи боже, я с ума схожу, с ума схожу, с ума схожу… Но постой-ка, неужели такое возможно? Да! Конец страницы близок. Здравствуй, конец страницы, спаситель ты мой драгоценный! Я закончил, закончил, закончил!»

Поработав в таком ключе, я вдруг сообразил, что вот уже несколько дней за каторжный труд не получаю ни цента. И тогда я спросил себя: «Боб, ты ежесуточно выдаешь пять тысяч слов, и ты смертельно устал наваливать горы околесицы, – так почему бы тебе не сесть и не написать нормальный рассказ?»

Так я и сделал. Сел и написал. И до чего же легко это далось!

Неужели я наконец подобрал мастер-ключ ко всем писательским препонам? Я сделал еще один рассказ – было потруднее, но вовсе не так тошно, как раньше. Надо же, у меня два готовых рассказа на бумаге, а работа заняла всего два дня! Этим успехом я потом гордился целый год. К такому сложному алгоритму создания литературного произведения больше мне прибегать не доводилось, но я понял главное: он работает. И если когда-нибудь снова нагрянет творческий кризис, я, быть может, воспользуюсь выручившим меня однажды приемом.

А пока надо придумать что-нибудь не столь мучительное.

Набрать нужное количество слов – это не самое трудное. Куда труднее сочинить рассказ как таковой; литературное творчество – процесс загадочный до жути. Вам так хочется сделать все правильно, вы лезете вон из кожи, на каждом шагу беспощадно судите себя – и в итоге оказываетесь в глухом тупике. Тысячи и тысячи написанных слов не сложились во что-либо приемлемое; среди дикого сумбура невозможно найти правильный курс. Знакомьтесь: это моя очередная проблема. Помимо невозможности выдать нужное количество слов – страх перед тяжелой добросовестной работой, острое нежелание делать рассказ по-настоящему.

Как я из этого выкрутился? Вполне банальным способом: обошел препятствие. Не зная, как еще можно зарабатывать писательским трудом и не рисковать при этом крайним упадком душевных сил, я вместо рассказов стал делать имитации рассказов. В чем разница? Для нормального рассказа крайне важно, какие слова вы используете; в имитации же они не играют самомалейшей роли. В имитации персонажи могут быть шаблонными, диалоги – пустыми. Не забывайте: это не рассказ, а лишь подобие рассказа. Бездумное физическое упражнение вместо напряженного вдохновенного созидания. В имитацию я никогда не пытался сознательно заложить красоту, точность, юмор и пафос – все то, что должно быть в «правильном» рассказе.

Пользуясь этим методом, я обнаружил в себе определенные способности к самообману. Надо же, мои имитации, оказывается, имеют большое сходство с написанными мною по-настоящему рассказами – если не брать во внимание отдельные грубые просчеты!

Какой же вывод можно сделать из всего этого? А простой: то, что у меня получается, и есть предел моих возможностей. Хоть из кожи вон вылезу, лучше писать не стану. Наоборот, чрезмерные усилия плохо сказываются на конечном результате. Имитация для того и нужна, чтобы ускорить работу и максимально ее облегчить, – так иной художник холсту и маслу предпочитает акварель.

Новый метод выручал меня неплохо, но то и дело возникали контрпродуктивные соображения. «Не клеится совершенно, – бывало, отмечал я. – Не начать ли сначала?» Или наоборот: «А ведь недурно получается; может, поднапрячься да и сделать как следует?»

Иногда проблема заключается не в том, как писать, а в том, о чем писать. Прежде чем садиться за пишмашинку, надо взглянуть на идею под разными углами, сформулировать наиболее важные решения, взвесить альтернативы, а собранные материалы состыковать друг с другом, что-то изменив, что-то отсеяв. Возникающие при этом затыки очень хитры, они не любят принимать четкие контуры. На какие только ухищрения я ни шел: и записи делал, и отправлялся на долгую прогулку, и жену привлекал в консультанты, – проку было мало. Слишком уж много вещей приходилось держать в голове, и упорядочивать их я тогда не умел. Будущий рассказ представал чем-то крайне туманным и невнятным.

В подобных ситуациях полезно строить диаграмму. Берете лист, в центре пишете ключевое слово, обводите его кружком. От кружка тянете радиальные линии и записываете, по возможности короче, различные соображения, связанные с исходной концепцией. Получившаяся в итоге диаграмма суммирует ваши знания по данному предмету, каковой будет виден не просто целиком, а заодно со смежными темами. Вы с одного взгляда поймете, что у вас есть и чего вам не хватает; последнее не менее важно. Связи внутри диаграммы возникнут сами собой, а примыкающие области можно присоединять или отделять. Для подчеркивания тех или иных нюансов годятся цветные карандаши, и чертеж позволяет без труда вводить новые сведения. Участок с наиболее важными данными всегда можно обособить, чтобы на его основе соорудить еще одну диаграмму или субдиаграмму.

Дело это само по себе увлекательное. Я вначале обходился поршневой ручкой, затем сменил ее на пастельные мелки. О потраченном времени жалеть не пришлось. Еще я экспериментировал с разными буквенными обозначениями.

Диаграммы мои все усложнялись, требовали бумаги все больших форматов. От мелков я отказался в пользу цветных чернил. Имевшиеся в продаже меня не устраивали, я готовил смеси по своим рецептам. Но все равно чего-то системе недоставало. Работа сделалась слишком механической, до скуки. Тогда я затеял украшать свои диаграммы – сначала карандашными набросками, потом рисунками с размывкой и в конце концов дошел до акварелей. Мои иллюстрации оставляли желать лучшего, так что я даже подыскивал приличные курсы живописи. К сожалению, однажды пришлось бросить всю эту кухню, поскольку мне предложили поработать за хорошие деньги. И все же, повторяю, время не было потрачено зря. Когда на рынке появится спрос на дурацкие диаграммы, я враз разбогатею.

Все вышеперечисленные беды и мытарства привели меня к твердому заключению: страхи и тревоги неотделимы от литературного творчества. Прежде чем в авторском подсознании фрагменты замысла со щелчками встанут на свои места, там должны родиться и созреть идеи. Частенько, как в моем случае, этот инкубационный период затягивается до неприличия, что негативно отражается на следующих этапах работы. Уже давно пора вылупиться концепции, а ее все нет и нет, и вы не понимаете, в чем причина. В подсознании образуется мокрый темный комок, и эта невразумительная пакость мешает вам двигаться дальше.