Читать книгу - "Крестьянский король - Никифор Гойда"

Когда не понимаешь, где находишься, лучше устроить себе маленький порядок. Я нашёл место у корней упавшего дерева — корень дал естественную стенку, за которой не дует, но слышно ручей. Уложил сухую траву ковром, поставил рюкзак так, чтобы клапан был ко мне, спинка — опорой; солнечную панель закрепил повыше, чтобы ловила свет. Насыпал на дно котелка щепотку чистого песка — чтобы не подгорело, — долил воды. Разжёг маленький огонь из тонких сухих стеблей: спички были, но я не размахивал костром — сложил «колодцу» подальше от травы, поверх — пару сухих веток. Огонь загорелся уверенно, тихо.

На обед сделал просто: половину булки, ломтик сала, лук — отрезал ножом, запил тёплой водой. Котелок поставил рядом — пусть греется для чая, заодно проверю вкус этой воды, когда закипит. Я не романтический «таёжник». Я агроном. Для меня главное — не храбрость, а последовательность. Если вода с огня пахнет чисто — значит, мы подружимся быстрее.

Потом занялся тем, что умиротворяет голову. Промыл немного песка, уложил простой фильтр в черепок: слой песка, тонкая подстилка из сухой травы, сверху чистая ткань, отрезанная от подкладки куртки. Поставил фильтр на каплю — пусть вода проходит медленно. Рядом выкопал неглубокую ямку, сложил внутрь сухие палки и накрыл дерном, оставив щель. Это тихий обжиг — будет уголь. Он всегда пригождается.

Дальше пошёл вдоль ручья в разведку. И шёл не быстро: глаз должен успевать сравнивать новое с известным. У самой воды — травы, похожие на осоки, но лист толще и плотнее; выше — злаки с широким матовым листом, и он шуршал иным, более низким звуком. Я вслушивался — годы научили слышать поле не только глазами. В глине на повороте ручья ещё один след — широкий, трёхпальцевый, с глубокой пяткой. Пахнуло зверем — терпко. Я замер, дал запаху пройти через меня и двинулся дальше, не ломая ветки. В чужом лесу лучше быть гостем, а не владельцем.

К полудню солнце прогрело склон, и колени отозвались теплом. Я выбрал светлую поляну, где трава лежала, будто от ветра, — значит, здесь бывает продув. Там расправил котелок, неподалёку нашёл два крепких маслёнка — шляпки тёмные, скользкие, трубчатый слой жёлтый, ножка светлая, запах чистый; такие узнаю без колебаний. Рядом — белый гриб: шляпка как отлитая, толстый ствол, срез белый, на воздухе не темнеет. Всё как на нашей стороне. Очистил, промыл в котелке, залил водой, добавил с полщепотки соли из кармана, поставил на угли. Пахло так, что даже птицы, казалось, на минуту притихли. Пока варилось, разломал половину лапши, бросил в котелок — будет сытно и горячо.

Еда учит мозг не паниковать. После супа внутри стало спокойно и ясно, как после правильной работы на грядке. Я помыл котелок, вытер травой, крошки собрал и бросил в огонь. В лесу хорошо помнить, что ты не один.

Нанёс на бумагу грубую карту. Ручей — витая линия; заводь — круг; укрытие — крестик; скала — прямоугольник; место с грибами — точка; направление, где в просвете кромки леса на миг будто дрогнула светлая дымка, — стрелка. Подписал не названиями, а словами, понятными мне: «вода», «высоко», «тень», «сухо». С картой в голове легче не суетиться. Блокнот убрал в клапан рюкзака и пошёл дальше — дугой, чтобы понять, как ляжет тропа, если решу идти «к светлому пятну».

Лес был не злым — настороженным. Он слушал меня, как я его. В тишине я различал редкие щелчки — будто где-то падали высохшие семенные коробочки и ударялись о кору. Сверху проходила тёплая волна — лист менял звук: из шороха в глухой шёпот. По склону попались кусты с незнакомыми ягодами — я даже близко не подошёл: пока нет уверенности, это не еда, это красивая опасность. Отмечал всё, что «наше»: щавель — узнаваемый лист, кислый запах у сломанного края; подорожник — широкая пластина и прожилки; мята — выдаёт себя за десять шагов. Их не трогал, только радовался встрече, как видят на дороге знакомое лицо.

К вечеру вернулся к укрытию, к фильтру и ямке с углём. По дороге ловил себя на том, что каждые несколько минут проверяю метки, словно боюсь, что лес переставит деревья ещё раз. «Не заблудился ли окончательно?» — мысль возвращалась упрямо, и я гасил её делом: ещё одна каменная пирамидка, ещё один надрез на коре. В ямке уголь получился — лёгкие, звонкие куски. Сложил часть в полотняный мешок — пригодятся. В котелок налил воды, дал пройти через фильтр. Кипяток — глоток, пауза. Из мешочка чая насыпал щепотку — совсем чуть, экономя; заварил на краю кипения, чтобы не убить аромат. Кружку держал в ладонях долго, выдыхая усталость. Листья потом выловил ложкой, разложил на плоском камне — подсохнут, ещё раз пойдут.

Небо темнело скупо: звёзды зажигались по одной и держались далеко друг от друга. Созвездий, знакомых с детства, не было. Луну я не увидел. Где-то глубже, за стволами, коротко стукнули — раз, через минуту ещё — словно кто-то отбил меру времени. Я улёгся, упершись лопатками в тёплую спинку рюкзака, и слушал собственное дыхание. Сон пришёл рывками, с глупыми обрывками мыслей: «вернуться… как?.. метки… вода… утро».

Проснулся ещё до рассвета — не от холода, от запаха. Роса пахла так густо, что стирала остатки сна. Трава намочила штанины до колена, но этот холод быстро возвращал к делу. Я сделал круг вокруг стоянки, чтобы ничего лишнего не забыть. В фильтре вода стала мягче и светлее; я заварил в котелке щепотку чая — опять экономя, снова оставив листья сушиться; завтрак устроил простой: хлеб, лук, тонкий ломтик сала. В ста граммах еды бывает больше спокойствия, чем в тысячe слов.

Поднялся к скале — та, что я приметил вчера. С неё мир открывался спокойно и широко. Слева, волнами, тянулся тёмный лес; прямо лежала светлая низина, где трава ниже и равномернее — там, видимо, лучше продув, меньше риск промочить ноги; справа, далеко, над зелёной волной очень тонко дрожало светлое пятнышко, будто не дым, а дыхание тёплого воздуха. Не пелена, не столб — именно ниточка, мерцание. Я долго сидел, щурясь, то замечая её, то теряя. Хотелось назвать это «дымком», но слово не слушалось: было не похоже на печной дым — ни густоты, ни тяжести, ни привычной серости.

Я спустился в тень, налил в котелок воды, бросил щепотку соли