Читать книгу - "Одиссей покидает Итаку - Василий Звягинцев"

Все тридцать пуль он вколотил точно в то место, откуда прилетело неведомое, но омерзительное, как хвостовой крючок скорпиона, устройство. Или явление, бог знает.

Наверное, попал, потому что вверху треснуло, заискрило, вспыхнуло и погасло что-то бледно-лиловое.

В огромном объеме станции стало почти совсем темно. Он попытался перевернуться на живот и попробовать встать.

— Живой? — услышал Сашка голос Левашова рядом.

— Почти, — выдохнул он, чувствуя, что сейчас окончательно потеряет сознание.

Левашов взвалил Шульгина на спину и боком, как краб, чтобы не покатиться кубарем по крутому спуску пандуса, побежал-заскользил вниз. На полпути к куполу, где ждал их Корнеев, из темноты выскочил Айер, попытался помочь, подхватив волочащиеся по полу ноги Шульгина.

— Брось, я сам, прикрывай сзади… — Левашов тоже всей кожей воспринимал наведенные со всех сторон прицелы неведомого инопланетного оружия, трижды ему удавалось выскользнуть из-под удара, но страх, пусть и тщательно скрываемый, остался.

Олег, будто в сонном кошмаре, спешил изо всех сил, а расстояние, совсем никакое по нормальным меркам, метров, может быть, тридцать, не сокращалось, словно бежал он не по твердому полу, а вверх по эскалатору, идущему вниз.

Он не понимал, что дело просто в до предела обострившемся восприятии времени.

Но все же и бесконечные пять или шесть секунд кончились.

Левашов упал на колени, ткнулся лбом в тугое и теплое покрытие купола. Шульгин кулем сполз с его спины, откинулся набок, разбросав руки. Левая намертво сжала цевье автомата.

Корнеев сидел на полу, его пальцы вздрагивали на рифленой спусковой кнопке бомбы.

— Давай, рви! — со всхлипом крикнул Левашов.

— Герард далеко, не в фокусе…

До Айера действительно было далековато, больше, чем положенные по инструкции пятнадцать метров — радиус выходной воронки тоннеля.

И он словно не спешил. «Неужели у него такая тевтонская выдержка, — подумал Левашов, — или просто оцепенел от стрессов?»

На самом деле Айер, точно выполняя команду Олега, прикрывал отход, медленно пятясь и вытянув перед собой вздрагивающий и рассыпающий золотистые блестки гильз автомат. Он явно никуда не целился, а яростно водил стволом, как пожарный брандспойтом. Наконец патроны у него кончились, он отшвырнул оружие и в два прыжка оказался рядом с куполом.

Корнеев нажал кнопку.

Последнее, что увидел Левашов — протянувшиеся к ним сразу с нескольких сторон дымные ярко-зеленые лучи.

«Не успели!» — подумал Левашов, и сам не понял, о ком это он. О себе или о пришельцах.

В следующее мгновение наступила абсолютная и ледяная тьма.

* * *

Из записок Андрея Новикова

…Жизнь, оказывается, гораздо более приятная штука, чем я считал до последнего времени. Чтобы это понять, потребовалось всего-то провести четыре месяца в сталинском обличье.

Может быть, когда-нибудь я сумею описать все, что я там понял и прочувствовал. Но не сейчас. Слишком все близко и неясно. Тут нужен совсем другой уровень психологизма. Через год, или через пять, когда удастся все переосмыслить, отстраниться от слишком личных и субъективных впечатлений. Да и то… Мне бы талант Достоевского, пусть даже Кафки… Не зря ведь, когда я пытался что-то объяснить Алексею, у меня ничего не выходило. Факты, они ведь могут толковаться и так, и этак. И нужно учитывать, что фактами в подлинном смысле я ведь не располагаю.

Иосиф Виссарионович, он ведь в доступной мне части своего сознания отнюдь не держал объективную картину своей деятельности. Даже напротив. Каждый поступок, каждое преступление (а по сути, вся его жизнь — сплошная цепь преступлений против чего угодно, против чести, совести, человечности, истории, научного социализма) он так мотивировал и трактовал, что выходило совсем наоборот. Удивляюсь, как я вообще сохранял здравый рассудок под постоянным давлением его личности и психики. Одно это с моей стороны уже подвиг, выражаясь без ложной скромности.

И еще вот деталь. Сейчас, когда я пишу, мне очень трудно заставить себя верить, что все было на самом деле. А если даже и было, то именно так, как вспоминается.

Придется серьезно поработать с архивами и существующей литературой — не у нас, конечно, существующей, чтобы хоть как-то добраться до истины. И написать. Правда, не знаю, кому моя писанина пригодится. Даже в виде фантастического романа такого не издашь. В обозримом, сопоставимом с временем моей жизни будущем.

Но зато каким восхитительным было чувство возвращения к нормальной жизни! Легкость в теле и в мыслях необычайная! И свобода. Вернее — освобожденность. Не знаю, какому нормальному человеку может доставлять удовольствие хоть малейшая власть.

Власть — это протез для духовных инвалидов. И пусть мне теперь говорят что угодно другое — уж я-то знаю!

Самое же главное — я вновь ощутил свой рост. Сто восемьдесят пять после сталинских полутора метров — непередаваемо! Будто отросли ампутированные по колено ноги.

Однако речь сейчас пойдет не об этом.

Мы наконец собрались вместе, живые и здоровые, что после пережитых приключений по меньшей мере удивительно. Сашку тоже вылечили в одночасье, да у него всего-то и оказался перелом позвоночника и разрыв почки — сущий пустяк для форзейлевской медицины.

Забавным оказалось то, что, собравшись вместе, мы никак не могли разобраться, кто сколько прожил локального времени. Пришлось обратиться за помощью к Антону. Он рассчитал и каждому выдал карточки, вроде тех, что используются для учета суммарных доз радиации.

Воронцов в шутку стал требовать, чтоб ему обязательно засчитали фронтовой день за три. Справедливость — так уж чтоб полная.

Вообще первые дни после победы протекали во взвинченно-эйфорической атмосфере. Как и следует быть. На то и победа.

Даже погоду нам Антон обеспечил штучную. А может, и само так получилось. Я по рассказам Воронцова воображал, что тут все время туман и дожди, но к нашему возвращению наступила настоящая карминно-золотая осень. Мягкая синева моря и неба, густая зелень можжевельника, красные листья канадских кленов, все оттенки желтого цвета дубовых рощ и вересковых полей… Сказка.

Мы с Ириной впервые вышли за ограду Замка на второй день после моего с Алексеем возвращения, медленно пошли к ближним холмам.

Наконец-то она стала по-настоящему спокойна. Я не помнил ее такой с самого семьдесят пятого — года нашего знакомства. Все наконец решилось, ей нечего и некого больше бояться, исчезла мучительная раздвоенность, теперь она только землянка, никаких пришельцев больше нет, да и вообще не было в нынешней реальности. Живи и радуйся.

Она даже помолодела, так мне показалось.

Но уже через полчаса я ощутил в ее отношении ко мне тщательно скрываемый холодок. И не стал делать вид, что этого не замечаю.