Читать книгу - "Боевые паруса. На абордаж! - Владимир Коваленко"

Вот оно, движение. Шаг назад. В солнце!

— Два года, милая. До двадцати семи ждать не буду.

— Два года! Ну… тебе будет восемнадцать. Еще ничего. Но почему не сейчас? Ты же даже не выходишь никуда! Чем тебе эти крыша и дворик лучше, чем такие же в доме мужа? А ты, заметь, красивее не станешь.

Ана замолчала. Издала тяжкий вздох, опустила руки и сцепила их в замок. Подруга, как всегда, не изволила понять ни словечка, ни намека. Вот ведь толстокожая! Что ж, придется на ухо прокричать. Тихонько, да сцепив руки в замочек.

— Руфинита, я просто боюсь одна ехать.

— А брат?

— Брат — это брат. Мужчина. И вообще… Ты надежнее. Не хочешь женихов высматривать — не надо. Волков стреляй! Или ты боишься, что тебя насильно замуж выдадут?

— Вот уж нет! Ну, если так, поговорю с отцом. Как думаешь, мое черное для охоты подойдет?

— Какая ты все-таки хорошая!

Вот и вся взрослость Аны де Рибера — до первой радости. Висит у подруги на шее, и не замечает, что та хмурится. И так не до сна, а теперь новые хлопоты. Да если бы только они! Светлячок ушел… Снова сердце сжимают беспричинная печаль и злоба…

Соседка добилась своего, убралась. Увы, снизу раздается новый голос:

— Охота, значит? Славно, донья Руфина.

— Сеньор Венегас? Доброго дня, — выплюнула, будто подавиться пожелала. — Делать тебе нечего, кроме как апельсины стричь?

Венегас — фамилия. Говорят, встречается в Кордове — и в Севилье, потому как в Севилье встречается все, что есть в подлунном мире. Откуда он на деле, неизвестно, о молодости, до солдатчины, не рассказывает. А еще думает, что Руфина на него сердится, если та невзначай называет его «сеньором». Мол, дочь его высокого покровителя и друга намекает, что ей он все-таки чужой, почти человек с улицы. Потому сегодня и получил «сеньора»! Девушка действительно зла, только не на него. Вообще. А еще ей неловко звать человека втрое старше себя одной фамилией.

Окликнуть по имени? Она и не помнит! Или помнит, если немного нахмурит лоб. Мигель, вот как! Но назвать вассала по имени — обидеть, приравняв к наемному слуге. Даже сейчас — слишком! А по фамилии все равно неправильно. Всадить бы тому, кто придумал мелочный этикет, между глаз двухдюймовую пулю из рейтарского пистолета!

— Опять, донья Руфина. Только не апельсины, и не стригу. Да тебе сколько ни говори, все перезабудешь. Ухаживать за деревьями надо постоянно. Сад — искусство, которым и король наш, старый Карл, увлекался, и Филипп, дед нынешнего, собственным потом почтил… Значит, жениха присматривать будешь?

И этот туда же.

— Сеньор Венегас, вы же слышали разговор! За подружкой присматривать буду да волков бить!

— Ай-ай, у тебя и арбалета-то нет!

— А пистолеты на что, рейтарские?

— Так ольстреди поношенные. Новые, что ли, заказать?

— Зачем? Куда славней те, что прошли:

И Штадтлон и Луттер,

И Вербен и Лютцен,

Знакомы им Тилли и князь Валленштейн.

Но после походов

Хозяин их продал,

Как видно, чего поновей присмотрел…

Сложившиеся в голове строчки вернули настроение — пусть не хорошее, ровное.

— Вряд ли у них настолько богатая история, но делал немецкий мастер. Впрочем, верней всего, его к нам попросту привезли на продажу. Истрепал их какой-нибудь гарнизонный вояка, не видавший большой битвы. Вроде меня. А потом они понадобились для твоих любимых близнят. Может, купим новые?

— Все-таки я надеюсь, что у моих вещей более славное прошлое, Венегас!

— А я впервые вижу, когда жадность стихами оправдывают! — Мигель поднял и опустил руки в притворном отчаянии. — Не слишком ли ты экономная?

— Нет.

Перекинула косу через плечо. Теребит ленту.

— Ты сам знаешь. На меня и так уходит в пять раз больше денег, чем на других девушек.

Мигель знает, она права. Жить с даром — дорого, но экономить на жизни — умереть, и умереть гадко. Может быть, даже попасть в ад после смерти! Потому Руфина не будет стесняться скромных нарядов и потертой амуниции.

— Но, может, хоть галун нашьем? Где потерто?

— Нет. Они ведь еще хорошие, просто не новые. Так и ладно, пусть все видят — я не за женихом, я за волками. Ну, ладно, пойду маме расскажу. Уже совестно, что столько ей от меня хлопот! Да и обед отцу пора нести.

Улыбнулась — наконец! — и скрылась внизу.

Мигель пригладил усы. Хочет Руфинита, не хочет, а молодые люди ее увидят. Среди испанских аристократов красота женского тела ценится невысоко — все равно днем ее прятать в платья, под которыми даже не разобрать, беременна дама или нет. А ночью темно… В результате, как говорит Руфинита, «идеальной женской фигурой у нас в Испании почитается конус, у коего диаметр основания относится к высоте как единица к полутора». Куда важней манера двигаться да характер. Вот чего, а характера в Руфине де Теруан — хоть бедным раздавай. Оно и неудивительно: только о тайнах, сеньора, не стоит лишний раз и думать! А то, глядишь, на язык выскочит.

Так или иначе, следует кликнуть жену. Некрасиво выйдет, если сеньорите придется идти по городу с сеньорой Бланкой, будто у ее отца и вассалов нет. Конечно, у супружницы четверо сорванцов на шее, и дел по дому невпроворот, так вот ей и отдых!

Вассал… Иной человек и не числится по форме в свите сильного человека, а только тем и живет, что выполняет, что поручат, и ждет награды — какую дадут. Порой и установленное жалованье не платят, о каждом мараведи приходится напоминать, да как! Даже «целую ваши ноги» в подобном деле считается стилем низким. Вывелось целое племя припадающих к стопам, и это вольные люди, вассалы только королю. Ну, и пустому желудку с холодным очагом.

С Мигелем другая судьба сроднилась, пусть не больно высокая, да чести не в ущерб.

Сперва послужил мечом и пикой католическому королю. Не той пикой, что следует доставить во Фландрию, Господь миловал. Такой, что сохла в Оране, гнила в Сен-Паулу, просаливалась на десятке кораблей. Мозолистым — больше от лопаты, чем от пики — рукам довелось держать и золото, и каменья, но военная удача переменчива, и восемь лет назад солдат приполз в Севилью, повинуясь странному инстинкту, что заставляет человека умирать рядом с себе подобными. Полуживой не от трудов и лихорадки, а от их последствий, Мигель мечтал только о том, чтобы жизнь наконец оборвалась — но вместо старухи с косой увидал знакомые сапоги. Не потому, что лежал, как издыхающий пес, нет, ноги еще держали. Просто вдоль улицы мел колючий пыльный ветер в лицо патрулю, и ворчун Хорхе прикрыл лицо новенькой шляпой. Казакин и штаны на нем были потертые, но не филиппинских времен. Зато сапоги дожили — и в рассуждении, что важный чиновник не станет донашивать чужое, осталось заключить, что одному из товарищей по роте повезло.