Читать книгу - "Те, кто старше нас - Алексей Барон"

Наверное, чтобы стать богом, нужно долго пробыть человеком. Если хватит сил не страдать, не сострадать, забыть про жалость, смириться с дикостью, уйти в свои удовольствия, покрыться слоновьей кожей.

Да и тогда… Наверное, только боги по-настоящему знают, как можно устать от вечности. Даже если не болит спина. Но мы можем догадываться. Хочется крикнуть: люди! Когда скажут, что я стал богом, — не верьте. Я не смог. Остался человеком.

Забывшись, продолжаю смотреть в глаза животного. И что-то в него перетекает. Оно скулит, пытается отвернуться. Тяжело, когда в тебя заглядывают. Мне это хорошо известно. И я никого не хочу мучить. Отпускаю павиана. Он уходит. Шатаясь, повесив хвост, словно потерпев поражение в драке самцов. Так оно и есть на самом деле. Мне противно.

— Ты велик, о Учитель!

Нет сил спорить. Разве прилично великому так мучиться спиной, опираться на столь недостойные ноги? Я слаб и много раз говорил об этом. Но в моих словах предпочитают видеть скромность, а не правду. Стыдно учиться у слабого, а не великого.

Какое заблуждение! Величие в том, чтобы видеть все как есть, а не в том, чтобы выдумывать то, чего нет. Но из двух объяснений люди любят выбирать неправильное. Правда в нашем мире пугающа. Тяжко видеть все как есть. Горький вкус к этому приобретаешь только в старости. Молодых тянет приукрасить, это у них от страха перепугаться. Вот и Ананда чувствует недовольство, но понимает по-своему.

— Прости, я не собирался причинять ему зло. Видят боги…

Мне стало смешно. Какому богу интересен этот случай с павианом?

— Боги нас не видят, Ананда.

— Не видят? Боги?

— Не хотят видеть.

— Но почему?

— Они заняты собой.

— Собой?

— Да.

— А что они делают?

— Совокупляются.

— Сово… что?

— Да.

Ананда ошеломленно молчит. Все-таки я сумасшедший. Не следует вдруг взваливать на ученика слишком тяжелых знаний. Нужно давать их по кусочку, медленно. Если не собрался помирать, конечно.

Я трогаю его за плечо:

— Идем. Мы не поспеем в Косалу.

Ананда приходит в себя.

— Не успеем, гуру.

Я сказал о неуспевании как о вероятности, он — как о неизбежности.

— Встретим их по дороге, — со старческим упрямством говорю я.

Ананда молчит. Я знаю, о чем он думает. Даже если встретим, мы их не остановим. И он прав, я слишком слаб для этого. Взамен золота и свежих рабынь могу дать только то, что ничего не весит, — слова. Будет счастьем, если перед тем как убить, нас хотя бы выслушают. А уж о том, чтобы послушали, трудно и мечтать. Мудрецы встречаются не под каждым тамариндом. И слушают их еще реже.

— Возвращайся, — в очередной раз предлагаю я.

Ананда качает головой. Он всегда гордился своей преданностью. Молод еще. Не знает, что преданность — это способ переложить ответственность за себя на другого. Помимо всего прочего, что тоже есть.

— Преданность себе достойнее, — говорю я.

— Для меня преданность себе — это преданность тебе, Учитель. Одно и то же.

Прекрасно сказано. И, к сожалению, сказано от души. Возразить нечего. Нужен другой довод.

— Зачем умирать вдвоем, если одного достаточно?

— Чтобы умереть вдвоем. Прости, гуру, без меня ты можешь просто не дойти.

Что ж, карма. Приходится признать, спорить он научился.

Я не верю в удачу. Глаза браминов зорки, они куда труднее простецких глаз павиана. Да что там павиан! Даже сквозь зрачки кшатрия я могу различить дно души, у хищников она неглубокая. Им нужна хорошая жизнь, но только нынешняя, дальше заглядывать не умеют. А вот сквозь зрительные отверстия браминов проступает бездна. Как у всех стервятников. Этим нынешней жизни мало, их души ненасытны. Но и от нынешней они берут все, что могут. Пусть не было случая, чтобы, умирая, брамин прихватил хотя бы монету, однако при жизни нет такого, чего бы он не сделал в угоду алчности. Зачем, если у человека не может быть двух ртов? Противны, отвратительны движения гребущих рук. Но страшнее другое.

Как они сумели внушить всем, что счастье новой жизни можно купить у них, и только у них?

Но они сумели, великие шарлатаны. Им платят даже цари. Цари — в особенности. Уж эти-то знают, какой сладкой может быть жизнь, кому, как не мне, об этом судить. И конечно, хотят пожить еще раз, после того, как станут разлагающимся трупом.

Ради этого в каждом походе браминам принадлежит половина царской добычи. Они ни разу не отказались. Один кто-нибудь еще может, но все — нет. Куда там! На пути к поживе стопчут кого угодно, примеров не счесть. И у них столько всего уже накопилось, что сами своей силы не знают.

А что могу я? У меня слабые ноги, трясется голова, плохо видят глаза. И всегда, всегда болит спина. Самый неумелый кшатрий играючи со мной расправится, не прибегая к оружию. Да что кшатрий. Любой крестьянин. Даже женщина. Иногда удивляюсь, что меня так редко бьют. Ведь сделать это проще простого. Совершенно безопасно. По крайней мере тогда, когда Ананда не со мной.

И все же я иду. Иду потому, что должен, не могу не попытаться спасти дом, где вырос, где впервые полюбил, где был так безмятежно счастлив. Дворец, за стенами которого меня с трогательной заботой уберегали от жизни. Дворец, построенный для меня одного. Город людей, которые так преданно мне служили. И цветущую страну, породившую этот город. Страну моих предков, Капилавасту.

Добрый мой отец имел причуду править по законам, но нарушил главный из них. Уподобившись богу, он создал рай на Земле. Рай для меня одного, рай не вечный, но рай. Такое не прощается.

Да, я не знал голода, знал отвращение к пище. Обладал лучшим оружием, невольниками, одеждой, драгоценностями. Всем, что могут создать люди и подарить природа. Из любого состязания выходил неизменным победителем. Со времен отрочества у меня не было недостатка в женщинах, была усталость от их ласк. Они почитали за честь отдаться в любое время, в любом месте. Одна только отказалась, помню слезы в ее глазах. И до сих пор не понимаю, почему не превратился в забалованное до смерти ничтожество. Это было бы самым страшным наказанием, но этого не случилось.

Как ни сильно влияет на нас жизнь, в человеке имеется внутренний стержень, данный от рождения. Именно он направляет наш путь. Есть все же карма, есть.

Да, жизнь заставляет уклоняться то вправо, то влево. Но она же посылает знаки, помогающие вернуться к предопределенной дороге. Знамения, понятные только тому, кому предназначены. Для меня знамение приняло вид старца.

По воле отца меня всегда окружали только здоровые, красивые, сильные и молодые люди. Долгое время я не подозревал о существовании болезней, старости, даже был уверен, что смерть не имеет отношения к человеку. Как-то не задумывался даже над тем, для чего предназначено развешенное в моих покоях оружие. Но бесконечно так продолжаться не могло. Однажды по недосмотру стражи в окрестности дворца забрел дряхлый старик.