Читать книгу - "Агами - Алексей Владимирович Федяров"

Один боец разбирал рюкзаки, явно искал что-то, а что — непонятно. Что можно искать в котомке сбежавшего каторжанина, который в пути уже много дней? Второй быстро обходил поляну, смотрел следы. Его искал, Диму-Чуму, не было сомнений никаких. Найдёт скоро, это понятно. И тогда стрелять нужно как придётся, класть одного и вести бой с другим, а тот сориентируется, займёт позицию и тоже будет стрелять. Рискованно.

Тот, что рылся в рюкзаках, вдруг подал знак второму.

— Есть, — негромко сказал он, ровно настолько повысив голос, чтобы напарник услышал, — вроде оно, подойди.

Тот быстро подошёл, они встали рядом и начали разглядывать небольшую металлическую коробку, которую первый достал из рюкзака Трофима. Рюкзак боец бросил на землю у ног, потеряв интерес к остальному его содержимому да и вообще к вещам, что валялись кругом.

— Там разберутся, — произнёс подошедший, — давай заканчивать. Лёхи давно нет. Посмотри сгоняй.

Тогда Дима-Чума выстрелил первый раз и попал. Коробка выпала из рук нашедшего её спецназовца, а на его лбу появилась красное пятно. Он упал, как падают убитые, беззвучно, мешком, и не двигался больше, только слегка подергивались руки и ноги. Недолго.

Второй отскочил, ушёл с линии огня, упал на землю, выстрелил несколько раз в сторону куста, где лежал Дима, не попал, сразу переместился, перекатившись, ещё раз выстрелил и ещё, постоянно оказываясь ближе и не давая Диме ни прицелиться, ни поднять головы.

Убьёт, пришло понимание. Без шансов.

Крика Дима-Чума не слышал, это Трофим потом рассказал, что орал спецназовец, которого убивал Спира. Потому, видимо, и привстал тот боец, что стрелял в Диму, и тогда Дима выпустил в него все заряды, какие у него оставались. Попал то ли первым, то ли последним, а может каким другим, но только один раз. Пуля вошла в печень, этого хватило.

Потом бежали к Спире, и Трофим быстро обработал, перевязал ему рану и вколол какое-то лекарство из аптечки убитого у старой сосны бойца. После этого Спира помирать передумал и даже хотел помочь спрятать трупы в тайной пещере, возле которой они Спиру и нашли. Но Трофим приказал ему лежать, и он послушался.

Пистолеты убитых Трофим брать запретил. Коротко пояснил:

— Они с геолокацией. Найдут нас по ним. В пещере не найдут. Пусть тут лежат.

Взяли только лекарства и патроны — для пистолета, который Трофим у Димы забирать не стал. Поменяли обувь: ботинки у всех были на исходе.

А потом наступил вечер.

Когда двинулись к оврагу — Трофим сказал, что оставаться здесь нельзя, — Дима спросил:

— А что они нашли в твоём рюкзаке, Трофим?

— Тебе показалось. Пошли, теперь у нас времени нет совсем. Скоро за нами придут совсем другие, — ответил Трофим и поправил на спине рюкзаки — свой и Спиры.

Правая рука Спиры висела на перевязи, а в левой он держал нож с берестяной рукояткой.

— Трофей? — усмехнулся Дима.

— Нет, — серьезно ответил Спира, — брату вернуть надо. Его вещь.

И, пошатываясь, пошёл впереди.

Глава 10. Глаза смотрящего

В ШИЗО играл шансон. Громко. Шансон Паше Старому не нравился никогда. Очень его одно время любили блатные, хоть на радио, хоть в ресторанах, хоть по телевизору. И певцов много появилось, как на подбор — или мордатые, будто отожранные годами на водке и сале, или тощие, как доходяги с этапа. Хриплые голоса обязательно. Песни пели или жалостливые, или безжалостные, других не водилось. Девки разбитные рядом обязательно. Только всё это не настоящим, не людским казалось Паше. Сверху они слова брали для песен своих, глубоко не ныряли и сути человеческой не видели. Но братве нравилось, особенно тем, кто соли тюремной не напробовался, а только блата нахватался и решил этой романтикой пожить. Только нет в неволе романтики совсем. Тоска одна. И песни про тюрьму тоскливые должны быть, только не сочинял таких никто и не сочиняет.

Но вот кто любил такое, так это вертухаи и менты, хоть настоящие, хоть много лет как бывшие. Дима-Чума в бараке часами мог петь, если не остановить. И старое, про Владимирский централ, и новое, про «кластер пять с тремя нулями» и этап на Печору — северную каторгу. И долговязый этот Дима, что ментом побыл и крадуном, Печору сейчас топтал. За последнее власть с него спросила и срок отмерила, а за ментовскую жизнь никто спрашивать не стал, не до того оказалось всем.

Паша выдернул его к себе и поговорил было для порядка, да уж больно складно отвечал Чума.

— Был, не скрою, ментом был и сажал, так ведь за дело. И остался бы ментом, если б не скурился и времена прежние стояли. Так ведь смешалось всё, Старый, сам же видел, — говорил Чума, попивая чай и заедая его конфетой. — А как перед Конвенцией дела пошли, помнишь? До того были воры и были менты. Вор в тюрьме сидит и иногда пожить выходит, у него ничего, кроме наколок, нет, ни кола и ни двора. Живёт на грев людской. Мент до пенсии доработает и такой же — квартирка и дача. Голый, только пенсия. Тот же грев. А потом что стало? Чей дом самый богатый в городишке? Не торговца с рынка этот дом. Прокурор, главный мент, вор или депутат в нём живёт. Чьи дети при должности? Не отличник, сынок училки школьной судьёй стал, а сын прокурора или мэра. Стоял завод десять лет, пришли менты, отняли, хозяина посадили, сами хозяевами стали, а потом чекисты пришли, а потом чекисты повыше. И все в один винегрет закрутились, Паша. Менты, воры, чекисты — все по одним понятиям стали жить.

— Не понятия это, — жёстко прервал Паша.

— Это тебе не понятия, — не смутился Дима, — старому блатному это не по понятиям — так жить, а для них — самое то. Потому ты никому не нужен стал, ни ментам новым, ни ворам, что тебе на смену пришли.

— Ну и где они сейчас? — усмехнулся Паша. — Где? Всех смело новой властью. Постреляли, посажали, кого на воле, кого здесь, а кого там, куда уехать дали. Все ж думали, что им уехать дадут. Кому-то и позволили. Уехать позволили, а вот жить — это другой вопрос. Этап на Печору, он же знаешь, и из Лондона имеется. А Нарьян-Мар всегда ближе, чем ты подумать можешь.

Паша Старый говорил размеренно, попивая крепкий чай и потягивая сигарету. Всё как