Читать книгу - "Марьград - Юрий Райн"

— Подкреплюсь только, — повторил Игорь, извлекая из рюкзака порцию спецпайка. — Хочешь моего отведать?

— Что ты, что ты! — замахал ручонками Федюня. — Мене от харчов ваших муданóвых завсёгда пучит чуть не до погибели! Я б тебя желёзками угостил, ёни ох укусны́е, да вас же, муданóв, от желёзок пучит, а нас, местных, от вашего пучит, вот и кричу тебе, единóго мы корня́, а ствольчики свои у кажнóго, а ты кушай уж сам свое, а как напочи́ваешься, так и потолкуём, забижаться не станешь!

— Спасибо, — еле ворочая языком, выдавил Игорь.

Он быстро и очень умеренно утолил голод и жажду — спецпаек работал на пять с плюсом, но, похоже, следовало экономить, — спросил хозяина об отхожем месте, воспользовался, вернулся к скамейке, кое-как пристроил под голову рюкзак…

Глава 10. Позывной: Путник. Дата: неопределенность

Спят люди — по-разному. Бывает, нежишься на мягчайшей перине, без единой под ней горошинки, и одеяла теплые, но легкие, и подушки пышные, и воздух в спальне благоухает райски, и звуки непрошеные не досаждают, и комары да бабочки ночные не докучают, и сны видишь чýдные — а просыпаешься разбитый, больной, злой. А бывает, пристроишься где придется, валишься одетый в чем был на жесткий пол, под головой ничего нет, там чешется, тут свербит, воздух спертый, смрадный, то жар накатывает, то озноб колотит, и мухи противные жужжат, кусаются, и дребезжит что-то, скрежещет, и ворочаешься, и мерещится по углам вражья сила, и снится жуть всякая, а очнешься — свежий, с головой ясной, к боям-делам-свершениям готовый.

Игорь спал не пойми как и, проснувшись, не мог бы сказать, свеж он или разбит, добр или зол. Да и незачем было в этом разбираться, а было бы зачем — тоже не получилось бы, ибо разбудили его настойчивые тычки в плечо и плаксивые причитания:

— Ау, мил человёк мудан путник, ты живой аль какó? Вот же мене, сироте, незадача выпала́ся, почи́ват да почи́ват, навроде какó живой, а то ль коченёлый, ау, мил человёк мудан, ау, ау, ау…

Игорь прохрипел что-то, открыл глаза. Федюня. Теребит его, причитает, чуть не плачет.

— Да живой я, чего ты… — просипел он.

— Ох ты ж! — обрадовался коричневолицый хозяин. — И то, живой, вот как есть живой! А я уж удумал было́… ай-яй-яйюшки! Ты ж, милок, целён день да цельну́ нощь лежамши тута, усю лавчонку мне отлежамши небось!

Игорь прислушался к своим ощущениям. Казалось, сейчас глубокая ночь; казалось, дрых он часов пять-шесть, не больше. Но — сутки?! Он посмотрел на часы. Так-так. Восьмое июня, около девяти утра. Спать больше не хотелось. Похоже было на перенастройку организма при дальних перелетах, при смене часовых поясов. Его, Игоря, организм, адаптировался всегда легко, так ему помнилось. Откуда помнилось, куда летал, зачем летал, с кем летал — это смутно…

Сейчас с адаптацией обстояло похуже. Был ведь в неплохой форме, а прошло — сколько? — да считанные часы прошли, и кажется, будто вчерашнее, не говоря уж о более раннем, откатилось на годы назад, и все эти годы протекли в бесполезных шатаниях по едва освещенным бетонным коридорам, и сил на что-то важное — не факт, что хватит.

Так. Все это никуда не годится. Прикрикнул на себя стародавним: соберись, тряпка!

Сел на скамье, откашлялся, потер руками лицо — эх, умыться бы как следует!

— Тута пришкрёблися было́ пялитяся на тобе, — доложил Федюня. — Страсть скольки́ народцу! Стоятися, пялятися. Боятися тебя, а чаво тобе боятися? Вот дурни́! Аж самáя моя Лавуня-красави́ца пожаловалася, токмо ёна не боялася и не пялилася, а поглядемши глазыньками своими, плюнумши в сердцах да ужаловалася. Потому — карахтер! А протчих я прогнамши. Неча, кричу, любопытничати, енто гость мой дорогой, а гостя́ забижати енто ни-ни, от так от!

— Федюня, — спросил Игорь, почувствовавший, что в голове вот-вот зашумит от трескотни, — а Лавуня, это что за имя такое?

— Эка́ ты вона́ эко́й! — удивился Федюня. — А ишшо мудан, а неугадли́в! Ну, Клавуня ёна есть, а я «ке» переднёе напрóчь вымемши, вот ёна и вышла́ся: Лавуня. Потому как лав енто есть любовь! Запевали, бывалоча: бабай мой лав бабай, енто, стал быть, почи́вай моя любовь почи́вай, во как! А ты сего и знати не знамщи? Эх, дерёвня…

— Понял, — сказал Игорь. — Спросонья просто не сообразил. Погодь, мил человек… — он осекся, поймав себя на том, что начинает перенимать лексикон хозяина. Поправился: — Стоп, дружище. Дай-ка я сначала оправлюсь, перекушу, а потом можно и поговорить.

Поговорить, подумал он, очень даже можно и нужно: ничего тут пока не понимаю, а от словоохотливого аборигена, глядишь, разживусь информацией, потом поанализировать попробую, посистематизировать…

Федюня насупился — ну да, сутки ждал, теперь только-только разговорился, а тут «стоп». Но ничего не попишешь — кивнул, рукой махнул согласно. Удивительно, но все это молча.

В отхожем месте обнаружились два крана, накануне не замеченные (ага, «накануне», как же, мысленно сыронизировал Игорь). Осторожно повернул один — ничего не произошло. Из второго бодро полилось, прямо на пол, где, оказывается, зияло небольшое отверстие. Лившееся походило на воду. Игорь подставил палец, понюхал его, решился — лизнул. Да, вода, конечно. С отчетливым привкусом ржавчины, но вода! Присмотрелся к струе — точно, есть желтизна. Пить эту воду, разумеется, не стоит, нефильтрованную; разве что в самом крайнем случае. А вот ополоснуться — пойдет!

Он метнулся обратно к скамейке, извлек из рюкзака туалетные принадлежности, — Федюня рта открыть не успел, — вернулся к воде, почистил зубы, умылся. Почувствовал себя почти человеком! И аппетит взыграл, а это не то что впихивать в себя по обязанности…

Сел на скамейку, достал вторую упаковку спецпайка, вопросительно взглянул на хозяина. Тот задумчиво вертел в руках связку узких металлических полосок, взирал на стоявшую на столике щербатую керамическую миску с мутноватой жидкостью и выглядел печальным.

— Скажи-кось, мил человёк мудан, — произнес он непривычно медленно. — Скажи-кось, чаво таково́е ты у мене тута перекусыва́ти удума́мши?

— Э-э, — опешил Игорь. — Да вот, как ты называешь, харч мой. Перекушу. В смысле, подкреплюсь. Что стряслось-то?

— В смысле, в смысле… — передразнил Федюня. — Кушати, что ль, станешь? Так бы и сказывал. Тряслося ёму… Путник ты, как есть путник. Ну ладушки-оладушки, кушай тады. А перекусыва́ти-перегрызыва́ти мене в дому тута ничо не надоть, енто я к слову, не держи сердечка. Я тож покушаю. Ох, укусны́ желёзки! А