Читать книгу - "И уйти в закат - Сергей Сергеевич Мусаниф"

выглядела купленной в забегаловке за углом, для каких-то целей распакованной и переложенной в более травмоопасную посуду, но и подумать о том, что в больничной столовой могут готовить вот такое, было странно.

Я взяла ломтик картошки, макнула в кетчуп, положила в рот, сразу же наполнившийся слюной.

— Вкусно? — спросил Грег.

— Нормально, — сказала я.

Что-то тут не билось, и дело было вовсе не в картошке.

Когда он впервые достал из кармана телефон, я сразу поняла, что это такое, хотя в шестнадцать лет своего мобильного у меня не было. И сами мобильные в то время выглядели совсем не так. Это были совсем не сенсорные телефоны с огромными экранами. Скорее, это были здоровенные кирпичи с маленькими монохромными дисплеями и обилием физических кнопок.

И фотоаппараты были далеко не во всех.

Тем не менее, я знала, как пользоваться телефоном Грега. Как разблокировать экран и как включить камеру.

Может быть, мои воспоминания не полностью обнуляются до шестнадцати лет, а могут захватывать с собой и какую-то более свежую информацию. Скажем, мне уже доводилось пользоваться этой штуковиной в одно из прошлых пробуждений, и память об этом сохранилась.

— О чем ты думаешь? — поинтересовался Грег.

— О том, что завтра утром и не вспомню об этом обеде, — сказала я. — Я ведь не вспомню?

— Сложно сказать, — ответил он, глотнув колы. — Цикл не всегда длится ровно сутки, твоя память не каждый раз обнуляется сразу после того, как ты ложишься спать. Твой мозг может продержаться и дольше. Несколько дней, может быть, неделю. Случай на случай не приходится.

— И от чего это зависит?

Он пожал плечами.

— От сочетания множества факторов, — сказал он. — Уровень стресса, внешние раздражители, период ретроградного Меркурия…

— И каков мой рекорд?

— Тринадцать дней, по-моему, — сказал он. — Или что-то вроде того.

Тринадцать дней — это лучше, чем сутки, но все равно мало.

Это значит, что через тринадцать дней (хотя скорее всего, гораздо раньше) я сегодняшняя исчезну. Умру, прекращу существовать. И не так уж важно, что после этого проснется (или родится?) какая-то новая я. Ведь у нее не будет воспоминаний об этом пробуждении, этом разговоре и этом обеде, и значит, это буду уже другая я.

Ведь что мы есть, если не сумма наших воспоминаний?

А еще я подумала, что подростки, наверное, должны мыслить не так.

В смысле, они не должны искать везде подвох. И, в первую очередь, они не должны думать о себе, как о «подростках».

Этот термин придумали взрослые.

Самый ужас в том, что мне теперь, похоже, всегда будет шестнадцать лет. Даже через полвека, когда я буду смотреть в зеркало (если заботливый персонал очередной лечебницы в очередной раз их не уберет) и видеть в отражении дряхлую старушку с глубокими морщинами, седыми лохмами и коричневыми пигментными пятнами на коже, я все еще буду думать о себе, как о шестнадцатилетней, и волновать меня будет совсем не то, ч о должно волновать человека на закате жизни. Какие мальчики, какое образование, какие, к чертовой матери, родители?

У меня украли целую жизнь. И продолжают ее красть.

И будут ее красть, если современная медицина ничего не придумает.

Это было настолько несправедливо, эта мысль повергла меня в такое отчаяние, что мне захотелось позвать на помощь. Хотя я и не представляла, как тут можно помочь.

Вместо этого я глотнула колы. Она была сладкая и холодная, но больше холодная, чем сладкая. А от пузырьков закололо язык.

Мне показалось, что я не пробовала колы целую вечность. Но ведь вполне возможно, что я пила ее только вчера.

— Поешь, — посоветовал Грег. — Тебе нужно поесть.

— У вас есть хоть какое-то представление о том, как меня лечить? — спросила я. — Есть какие-то шансы, что я снова стану… нормальной?

— А разве ты была нормальной, Бобби? — мимоходом между двумя укусами гамбургера бросил он.

Это была пугающая мысль, которую я всеми силами гнала от себя. То, о чем я старалась вообще не думать. Но вот он бросил эту фразу, и… и думать о чем-то другом я уже не могла.

— Что вы имеете в виду?

— Мы все летаем там, внизу, — сказал он.

Хорошо, что я в этот момент не жевала и не пила, иначе поперхнулась бы и заплевала все вокруг. Мир вокруг потускнел. Внутри у меня что-то оборвалось, какой-то холодный (холоднее даже, чем кола) комок плюхнулся где-то в районе желудка, распространяя вокруг себя онемение и озноб.

Мысли о собственной ненормальности были вытеснены из мозга тягучим липким страхом. Как до этого оттуда были вытеснены и моих вечных шестнадцати годах.

— Что вы только что сказали, Грег? — выдавила я.

— Мы все летаем там, внизу, Бобби, — повторил он. — Эту фразу ты очень часто произносишь во сне.

У страха не было лица.

У страха не было имени.

Просто сгусток тьмы, выбросивший свои щупальца во все закоулки моего мозга.

Я понятия не имела, что означает эта фраза, и почему от нее мне становится так плохо.

— И что она означает?

— Мы не знаем, — беззаботно сказал Грег, словно и не замечая произошедших со мной метаморфоз. Может, мне стоит задуматься о карьере игрока в покер, раз уж по моему лицу ничего прочесть нельзя?

А вот он бы стал так себе игроком, потому что когда он произносил эту фразу, в его лице что-то неуловимо изменилось. Моргнул ли он, скосил ли он на мгновение глаза…

Они знают, поняла я. И они считают, что и я должна знать, что означает эта фраза.

Это триггер, который не сработал. Крючок, на который я должна была попасться, но что-то пошло не так. Он явно ожидал от меня какой-то реакции.

Не той, которую я ему продемонстрировала.

Я не стала ничего спрашивать. Даже если он что-то скажет, как я пойму, что он не врет? Как я могу поверить любому его ответу?

— Ты выглядишь расстроенной, Бобби, — заметил он.

— С чего бы это? Разве у меня есть для этого какие-то причины?

— Я понимаю, как ты себя чувствуешь…

— Правда?

— И могу представить, о чем ты сейчас думаешь.

— Раз вы за столько лет ничего не смогли с этим сделать, значит, перспективы у меня не очень, — подтвердила я.

— У меня есть одна теория, — сказал он, дожевывая гамбургер и засовывая в рот последнюю картофелину. Моя же порция стояла практически нетронутой. — Экспериментальный метод, не имеющий никакого отношения к традиционной медицине. Да и вообще к медицине, честно говоря, не относящийся.

И он мне заговорщически подмигнул.

Молодой, симпатичный, улыбчивый, да еще