Читать книгу - "Создатель звезд - Олаф Стэплдон"

В качестве примера иного подхода я могу сказать, что Джон «добыл» одного видного физика-астронома, написав ему письмо от имени гениального, но наивного мальчишки, умолявшего показать ему обсерваторию. Получив разрешение, он явился на назначенную встречу в школьной фуражке и с карманным телескопом. Благодаря этому знакомству у него появились и другие связи среди физиков, биологов и физиологов.

Эпистолярный метод так же отлично сработал в случае с известным философом и писателем, занимавшимся социальными проблемами. На этот раз Джон изменил стиль письма, а на встречу пришел с выкрашенными волосами, в темных очках и с сильным акцентом кокни. Он намеревался сделать все возможное, чтобы философ не опознал в нем человека, с которым встречался астроном, поэтому намеревался изобразить совершенно другого персонажа.

Письмо, с помощью которого он завлек данный экземпляр, было тщательно адаптировано для этой цели. В нем сочетался корявый почерк, орфографические ошибки, ненависть к религии, обрывки поразительно точного, но несколько грубоватого философского анализа и восторженные отзывы о книгах нужного писателя. Вот один абзац из письма для примера:

«Мой отец побил меня за то что я сказал что если бог сделал этот мир то он здорово напартачил. Тогда я сказал что вы сказали, что бить детей глупо и тогда он побил меня снова за то что я знаю что вы это сказали. Я сказал что если он можит побить меня не значит что он прав. Он сказал что я воплащеное зло потому что спорю с отцом. А я сказал что ниважно что такое добро и что такое зло а только что мне нравица или ненравица. Он сказал что это богахультство. Пожалуйста можно мне прити и спросить вас вопросы про то как работает разум и что это такое?»

Джон успел несколько раз посетить философа в Кембридже, когда пришла записка от астронома. (Некий молодой учитель в пригороде Лондона позволял Джону использовать его почтовый адрес.) Астроном приглашал его приехать и встретиться с «другим таким же развитым юношей», который жил в Кембридже и был другом философа. Джон проявил необычайную изобретательность и остроумие, чтобы свести на нет многочисленные попытки двух ученых мужей устроить эту встречу. Наблюдая за ним, я открыл для себя новые черты в его характере, но в этой книге недостанет места, чтобы описать этот случай подробно.

Так же с помощью письма было начато знакомство с известным поэтом. И почерк, и сам образ, который Джон использовал в данном случае, разительно отличались от тех, что он использовал при встречах с астрономом и философом. Кроме того, на этот раз персонаж был создан не на основе известной его читателям и ему самому личности поэта, но на настроениях и отношении к миру, которые он выражал в своих произведениях. Я процитирую самый яркий отрывок из письма:

«Находясь в ужасном душевном расстройстве, дома ли, в школе ли, в моих путаных поисках понимания в современном мире, я нахожу величайшее утешение и источник новых сил в Вашей поэзии. Просто поразительно, как простое описание измученной и вырождающейся цивилизации, кажется, возвращает ей часть утраченного достоинства и значимости, как бы обозначая, что вся она – не просто разочарование, но необходимое зло, тьма, что наступает прежде некоего блистательного рассвета».

Внимание Джона было обращено не только на представителей «интеллигенции» и лидеров социальных и политических движений. Используя подходящие методы, он сближался с инженерами, ремесленниками, клерками и рабочими в доках, лично исследовал различия в сознании угольных шахтеров Южного Уэльса и Дарема и пробирался на встречи профсоюзов. Его душу спасали в баптистской часовне. Он получал сообщения от вымышленной умершей сестры во время спиритических сеансов. Он провел несколько недель с путешествовавшим по южным графствам цыганским табором, куда проник, вероятно, продемонстрировав должное умение в мелких кражах и ремонте горшков и кастрюль.

К одному виду деятельности Джон возвращался снова и снова, уделяя ему количество времени и сил, которое казалось непропорционально большим по сравнению с его важностью. Он сдружился с жившим неподалеку владельцем рыболовного баркаса и часто целыми днями пропадал в компании рыболовов, работавших в устье реки или в открытом море. Когда я спросил, почему он уделяет столько внимания рыбной ловле и этим людям, он пояснил: «Эти ребята чертовски хороши в своем деле, особенно Эйб и Марк. Видишь ли, пока перед Homo Sapiens стоят задачи, не превосходящие его способности, он неплохо с ними справляется. Только когда цивилизация ставит его перед проблемой, которая слишком велика для его интеллекта или воображения, он проигрывает. И поражение отравляет его». Лишь значительно позже я смог понять истинные причины, заставившие его уделять столько внимания морю и мореплаванию. В какой-то момент он подружился с капитаном каботажной шхуны и совершил несколько плаваний по Ла-Маншу. Уже тогда я должен был догадаться, что целью всех этих приключений было научиться управлять судном.

Здесь следует упомянуть еще один факт. Изучение Джоном вида Homo Sapiens распространилось теперь и на Европейский континент. На меня, как на семейного благодетеля, ложилась задача по убеждению Дока и Пакс сопровождать меня в поездках во Францию, Германию, Италию, Скандинавию. Джон непременно отправлялся с нами, иногда вместе с братом и сестрой, а часто – без них. Так как Док не мог слишком часто и подолгу оставлять свою практику, редкие совместные поездки дополнялись путешествиями, в которых родители не участвовали. Я объявлял, например, что «должен вылететь в Париж на журналистскую конференцию», или в Берлин, для встречи с владельцем газеты, или в Прагу, чтобы освещать съезд философов, или в Москву, писать репортаж о том, как проходит их реформа образования. Потом я предлагал Доку и Пакс позволить Джону поехать со мной. Они, разумеется, позволяли, так что зачастую мы в подробностях планировали нашу поездку заранее. Таким образом, Джон мог проводить за границей те же исследования, какие он уже давно вел на Британских островах.

Поездки за рубеж в компании Джона неизменно были для меня предприятием достаточно унизительным. Он не только невероятно скоро изучал новый язык и начинал на нем говорить в манере, совершенно неотличимой от говора местных жителей, но и поразительно легко усваивал местные обычаи и умонастроения. Таким образом, я чувствовал себя отодвинутым на задний план уже через несколько дней после приезда, даже в странах, где мне уже приходилось бывать.

В случае если речь шла о совершенно новом для него языке, Джон просто брал учебник грамматики и словарь и читал их от корки до корки, интенсивно работал над произношением, занимаясь с носителем или слушая запись на пластинке, и отправлялся в поездку. После этого его принимали за местного ребенка, который провел некоторое время за границей и подзабыл родной говор. Уже примерно к концу недели, если речь шла о каком-либо из европейских языков, ни один человек не мог догадаться, что Джон вообще когда-либо был за границей. Позднее, когда ему довелось забраться в своих путешествиях еще дальше, он обнаружил, что даже какой-нибудь из языков Азии, например японский, способен изучить за каких-то две недели после того, как окажется в этой стране.

Путешествуя с Джоном по Европе, я часто задавался вопросом, почему позволяю этому странному существу считать меня своим рабом. У меня было много времени на размышления, так как Джон часто отсутствовал, охотясь на какого-нибудь писателя, ученого или священника, политика или общественного деятеля. Или знакомился с пролетариатом, путешествуя в поезде третьим или четвертым классом и болтая с чернорабочими. И в такие моменты он предпочитал обходиться без моей компании. Иногда, впрочем, мне доставалась роль опекуна или путешествующего с ребенком учителя. Порой же, когда Джону было совсем не с руки раскрывать свою особую природу, он тщательно натаскивал меня перед встречей, подсказывая, какие вопросы надо задать и какие замечания сделать.