Читать книгу - "Слово говорящего - Олег Котенко"

Впрочем, Кагэро и не хотел бы знать ответ на этот вопрос.

— Что же мне делать? — ощущая, как накатывает отчаяние, воскликнул Кагэро. — Как поступить, чтобы ошибка не стала роковой?

Говорящий хмыкнул.

— Ты мне определенно нравишься. Ведь ты не спросил, что тебе делать, чтобы не допустить ошибки. Сам-то заметил?

— Нет, — честно признался Кагэро. — Наверное, ты просто хорошо поработал, Мудзюру… Позволишь мне так называть тебя?

— Я все равно не смогу запретить. Человек не воспринимает запретов, если он человек, а ты уже просто не сможешь. А что тебе делать, я на самом деле не знаю. Я ведь не пришел к своей цели.

— И что тебе помешало? — Кагэро внутренне содрогнулся, ожидая ответа на этот вопрос. Он, в общем-то, знал его заранее, но все же надеялся.

— Мне не хватило ума.

Говорящий отвернулся. Должно быть, Кагэро попал в точку своим вопросом, задел за живое. За незаживающую рану, которую никогда не удастся залечить.

— А мне его хватит?

— А ты не можешь оценить свои способности?

— Нет, конечно. Любой дурак считает себя умным. Любой чурбан считает, что его шутки самые остроумные.

— А если не считает?

— Признавший себя дураком — уже не дурак. Или очень смелый дурак.

Говорящий помолчал. Потом заговорил снова.

— Как я могу дать однозначный ответ на вопрос, у которого несчетное множество вариантов развития? Любая мелочь может сыграть роль. Вся твоя судьба складывается из мелочей, особенно сейчас.

— Как понять — сейчас?

— То есть, как понять? — Говорящий выглядел растерянным, чего Кагэро за ним никогда раньше не замечал. И тут же рухнула незримая стена, отделяющая зеленоглазого от мира людей. Он не стал человеком, но перестал быть демоном.

— Судьба не предопределена заранее, — сказал Говорящий. — У тебя вот здесь, — он постучал пальцем Кагэро по макушке, — есть нечто вроде основы, фундамента для построения… э-э… судьбы. Ужасно звучит… В общем, при рождении у ребенка нет будущего. Так длится некоторое время. Но приходит час, и в нем проявляется этот самый фундамент, который начинает управлять его жизнью. Все, что с ним происходит, управляется крохотной частичкой… хм… подсознания. Самым глубинным слоем. Это — то, что называют личностью. Говорящий может менять свою судьбу.

«Говорящий может менять…» Значит, думал Кагэро, Говорящий — это не прозвище… Кто бы мог подумать. Стало быть, теперь я — тоже Говорящий. И что же нужно говорить, чего ждут?

— Ты ждешь от меня, что я сам встану на этот фундамент?

— Правильно, — кивнул Мудзюру. — Жду. И буду ждать вечно. Если не сможешь ты, придет другой, третий, десятый… Хоть сотый, у меня много времени.

— Ты бессмертен?

— Да. Пока не придет время.

Неожиданности падали на Кагэро, как камни во время обвала. Значит, Мудзюру знал, что Кагэро родится, вырастет и попадет к нему. Может быть, искал. Но ждал…

— И сколько же тебе лет?

— Последний Говорящий ушел несколько тысяч лет назад. Тот, который передал свое… — Мудзюру запнулся. — Свое знание мне.

Да, он сказал «знание», но почему в мозгу Кагэро отчетливо прозвучало: «проклятие»?

— Великие боги, тысячи лет…

Мудзюру покивал головой.

— И я помню каждый день, каждую секунду. Каждое сказанное мне и мною слово. Это часть платы. Но я — несостоявшийся Говорящий. Мне не повезло, я не смог в достаточной мере изменить СВОЮ судьбу.

— А какая цель была у тебя?

— Я же говорил, что был глуп… ужасно глуп… хотел все начать… начать сначала. Всю жизнь человечества.

Губы Кагэро против его воли расползлись в улыбке. Он отвернулся, чтобы Мудзюру не видел, как он улыбается, а из груди полз смех.

— Можешь не отворачиваться, — сказал Мудзюру. — Теперь я, конечно, понимаю, что это было очень глупо. Но ведь прошло уже две тысячи лет. Даже больше.

Кагэро подавился смехом.

— Две?! И все это время…

— Я был отшельником. Жил в горах, в лесу — где угодно, только бы подальше от людей. И еще я ждал, пока родится тот, кто способен занять мое место. Ты пойми, не обязательно все будет так плохо, как я говорил тебе раньше.

— Ну да, зависит от того, как я изменю свою судьбу?

Мудзюру скривился.

— Нельзя просто так — взмахнуть рукой и все повернуть в обратную сторону. Вот.

Мудзюру сунул руку в карман и высыпал на пол пригоршню маленьких камешков прямоугольной формы. Очень маленьких и очень много.

— Менять судьбу, — сказал он, — все равно, что строить дом вот из таких камней.

Кагэро внутренне напрягся — и мелкие камешки стали складываться в четыре стены. Потом он поймал взгляд Мудзюру.

— Так не получится, — серьезно сказал тот.

— Я знаю. — Кагэро махнул рукой, и камешки рассыпались по полу.

— Скажи, что ты собираешься делать сейчас?

— Ты зажег меня идеей об императорстве, — улыбнулся в ответ Кагэро.

— Ну и?

— Я думаю, что вначале нужно, во-первых, осмотреться, узнать обстановку. А потом, я еще недостаточно силен для такого…

— Что правда, то правда, силенок у тебя маловато. Я уже полчаса роюсь у тебя в голове, а ты даже не пытаешься сопротивляться.

Кагэро почувствовал, как заполнила череп неожиданная пустота. Но не та пустота, вестник разрушения, которая обычно накатывает после любого усилия воли, а пустота, означающая освобождение. Говорящий оставил его в покое.

— А какой смысл? Разве это остановило бы тебя?

— Естественно, нет. Я бы сломал тебя, но мне не нравится покорность в любом виде. Пойми, ты должен противиться любому вмешательству в свою жизнь, даже попытке такого вмешательства. Даже мысли о нем ты должен вычищать из голов твоих людей. Иначе — конец. В общем, ты сейчас поживи у меня, осмотрись, а потом будешь решать.

— Будешь или будем? — осторожно спросил Кагэро, впрочем, не без ехидных интонаций.

— Будешь. Ты будешь. Я буду смотреть. Или подвергать тебя новым испытаниям.

* * *

Кагэро растянулся на мягком матрасе.

Ныли ноги, ныла голова, нестерпимо хотелось спать, но что-то мешало уснуть. Такого с ним раньше никогда не было. А тут будто сломалось что-то внутри, будто встал в сознании барьер, не позволяющий шагнуть в объятия сна.

Повалявшись с час, Кагэро встал. Заварил себе чая. Спать по-прежнему хотелось, и это желание наполняло слабостью все тело. Кагэро чувствовал себя куклой, которую набили соломой, а не человеком. Сильно кружилась голова, но стены не вертелись перед глазами.