Читать книгу - "Кремень и зеркало - Джон Краули"

теперь могли последовать примеру этого Кэрью: предъявить в ирландских судах свои доказательства – подлинные или свежеиспеченные, неважно. Корона их поддержит. Сэра Питера, ошарашенного неожиданной поддержкой, отослали основывать новую Англию на землях Западного острова. Как кошельковый невод, он потянул за собой многих других – не только Уорема Сент-Леджера (того самого, у кого отбывал заточение граф Десмонд), но и Хамфри Гилберта (знаменитого моряка)[55], Эдмунда Спенсера (мало кому известного поэта)[56] и целые полчища безземельных рыцарей и младших сыновей, отставных офицеров Короны, беглецов и банкротов. На все представленные ими иски Королевский суд в Дублине взирал с благосклонной улыбкой. Кэрью, возглавлявший эту процессию, стал кукушкой, подкинувшей яйцо в гнездо малиновки. Кукушечьи яйца крупнее, и вылупившийся подкидыш не только требует больше пищи, чем мелкие птенцы, которым гнездо принадлежит по праву, но и выбрасывает их из гнезда, обрекая на смерть, а ничего не подозревающие родители продолжают бросать еду в жадно разинутый клюв неродного птенца. Как правило, никаких старинных документов представить не удавалось, но это не мешало колонистам – исполненным, подобно сэру Питеру, больших надежд и глубочайшего, рокового невежества – занимать на юге острова участки земли, какие им приглянулись. Свои притязания и свои еще не построенные дома они гордо называли Плантациями, будто намереваясь собственными руками насадить сады на этой плодородной земле и усердно ухаживать за ними, покуда в один прекрасный день саженцы не окрепнут и не принесут плоды, принадлежащие этим переселенцам по праву. На деле же они мечтали – разумеется, не своими силами, а трудами местных жителей – превратить этот невозделанный и дикий край в еще одну сельскую Англию – с красивыми особняками на холмах, с покрытыми щебнем дорогами, ведущими от городка к городку, с глубокими гаванями, откуда широкоскулые рыболовецкие двухмачтовики будут выходить в Северное море и возвращаться с богатым уловом; и море это никогда не оскудеет, а налоги от продажи рыбы будут течь в казну Ее Величества полноводной рекой. Сделать хоть что-нибудь в этом роде сами для себя ирландцы так и не удосужились: они даже не нарезали свои холмистые поля на участки – просто пасли скот где придется и питались молоком и мясом. Поэтому колонисты имели полное право распоряжаться этой бесхозной землей и подавлять мятежи, если кто-то из местных надумает взбунтоваться. Каванахи – старинный род, хранивший верность Короне, – не смогли доказать в суде, что деревни и угодья, которые желал забрать сэр Питер, принадлежали им с незапамятных времен, и лишились своих владений.

Но тут на сцену вышел один из Десмондов, которого до сих пор не принимали в расчет, – Джеймс Фицморис Фицджеральд, двоюродный брат Джеральда. Он придумал себе титул и стал зваться «капитаном Десмондом». Своего кузена, «бледного графа», все еще томившегося в Лондоне, он презирал: тот целовал атласную туфлю королевы-еретички, а значит, уважать его было не за что. Сам капитан Десмонд не признавал над нормандской аристократией никакой власти, кроме папской, а свои бесстыдные послания Генри Сиднею и Питеру Кэрью неизменно завершал фразой: «Надежда наша – во Христе и Пресвятой Деве». С самоотверженной решимостью он заявил, что права, от которых отрекся Джеральд, принадлежат теперь ему, а через него – и всем тем знатным ирландцам и английским баронам, что жили на этой земле издревле. Прежде чем выступить во главе армии, собранной Десмондами, и обратить колонистов в бегство, он послал католического архиепископа Кашельского в Испанию, просить о военной помощи. Неистовый капитан командовал Ирландией, как галеоном, принуждая ее развернуться и лечь на новый курс: возродить старую веру и отвергнуть англиканскую церковь, заставить мунстерских графов забыть обо всех своих давних и бессмысленных междоусобицах и объединить их всех как братьев по оружию.

Страсть, с которой он взял за дело, передалась главам других древних родов. Все словно в одночасье уверовали в победу: старые добрые времена вернутся, а тела английских воров удобрят распаханные ими же поля, и урожай будет обильным еще многие годы. Джеральд Фицджеральд, граф Десмонд, поспешил написать королеве, что не имеет к затее Джеймса ни малейшего отношения, что сам он не бунтовщик и, если ему дадут денег и людей, он тотчас прогонит всех этих испанцев и монахов, приструнит свою родню и возьмет своего безумного кузена под стражу. Он принес ко двору письмо, которое тайком передали ему от Джеймса Фицмориса («избави нас Боже от того дня и часа, когда люди смогут сказать, будто граф Десмонд покинул на произвол судьбы своего родича, коий есть знамя милосердного Спасителя его и хранитель его благородного дома и потомства!»), и на глазах у всех разорвал его в клочья.

Королеве и ее советникам – ввиду жесточайшей нужды, уже кусавшей их за пятки, как бешеный пес, – ничего не оставалось, кроме как вернуть Десмонда в Аскитон, его любимый замок, величавый и древний, и дозволить ему воссоединиться с графиней Элеанорой, которую сама королева считала хорошей женой и мудрой женщиной. Десмонду было приказано подавить мятеж, обеспечить соблюдение английских законов, защищавших колонистов и их владения, и призвать ирландскую знать к повиновению Короне. Ему дали понять, что тем самым он лишь исполнит свой долг и не может рассчитывать на смягчение законных последствий измены, совершенной в прошлом; если же он потерпит неудачу, то никакое расстояние и безвестность не спасут его от последствий еще более суровых. Он повторно отрекся от наследственных прав на весь огромный палатинат, которым его предки владели веками: отныне эти владения принадлежали монархине, перед которой он склонился, – если, конечно, она сможет их удержать.

В Ольстере Хью потянул за ниточки шпионской сети, которую вот уже несколько лет старался раскинуть как можно шире. У него были агенты и в дублинских, и в лондонских чиновных кабинетах и судах. Один сообщил, что Десмонд признал над собой власть всех законов, статутов и уложений Короны. Другой – что Десмонд пообещал покончить с восстанием Фицмориса, хотя «как именно он собирается это сделать, не обсуждалось». Но куда более драгоценным для Хью был голос самой королевы, и не только потому, что он добавлял знаний о происходящем. Да, он звучал до сих пор, хотя и не так громко и внятно, как в прежние времена. Казалось, Елизавета устала, теряет силы, начала сомневаться в себе. «Граф Десмонд, – всего лишь ворох бумаг, – прошептала она из зеркала. – Кипа столетних страниц, погрызенных мышами. От него пахнет пергаментом и старыми чернилами».

Десмонда отправили домой на корабле Мартина Фробишера, и тот веселился всю