Читать книгу - "Провинциальная хроника начала осени - Александр Александрович Бушков"

И тут Гилл подумал, что его все это время беспокоила еще одна странная мысль.

— Так, — сказал он. — А объясни-ка ты мне, дружище Даон, откуда ты черпаешь знания о многом, что происходит внутри моей тайной службы?

Ответа ему не требовалось. Даон понял это и промолчал, вопрос был чисто риторическим. Гилл посмотрел на сыщика Эпсилона, тот встретил его взгляд абсолютно спокойно, без тени смущения или вины, и Гилл с пронизывающей ясностью понял, что как бы ни протекали дальнейшие события и что бы ни ждало впереди, миру и ему самому уже никогда не стать прежними. Наверное, это и есть зрелость — рушится мир, и на его место приходит другой, потом еще один приходит на смену в свой черед, и ты идешь сквозь это вечное разрушение и созидание.

— Прелестно, — сказал Гилл. — Все вокруг меня, оказывается, усердно служат кому-то другому: кто паршивцу Менестею, кто не до конца понятым идеям Нестора… Ну, а ты-то кому?

— Сам не знаю, — сказал сыщик Эпсилон. — Наверное, такому порядку вещей, который сделает невозможным новую Троянскую войну или убийство Геракла. Я ведь совсем молодым попал под Трою, Гилл.

Он замолчал. Вечерело. Над Афинами протянулась алая полоса заката, похожая на окровавленный кинжал. Мысли Гилла вошли в привычную колею: он думал, что следует немедленно перевернуть гору донесений, — несомненно, Анакреон утаивал многое из того, что должен был сообщать ему, и кое-какие ниточки, не дававшиеся до сих пор в руки, неминуемо завяжутся в узлы. Заговор, существование которого он мог лишь подозревать, несомненно был, и появление Нестора в Афинах означало, что занесенный над Тезеем меч со свистом рассекает осенний воздух, а времени, похоже, почти не остается.

— Подождите, я сейчас, — сказал он и поднялся.

Он вошел в дом, Лаис порывисто подалась ему навстречу, но некогда было ее успокаивать.

— Родная моя, — сказал он, изо всех сил стараясь не дать волю чувствам. — Только не перебивай, ладно? Времени совсем нет. В этом цилиндре моя жизнь и смерть. И не только моя. Спрячь. Я за ним приду, а если не приду, отдай тому, кто…

Он подумал. Кольцо, как и какая-либо другая вещь, не годились — их могли снять и с мертвого. А вот того, о чем они с Лаис говорили, не знал никто.

— Или отдай тому, кто скажет: «Гилл верил, что мир не черен». Все. Я пошел.

Он все же оглянулся на пороге. Такой он ее запомнил, такой она и встала перед ним в его самый последний миг — тоненькая, с полурассыпавшимся узлом волос, в сиянии щемящей нежности, тревога и боль в глазах, страшный цилиндр прижат к груди. Она ничего не сказала и не бросилась следом, Гилл был ей за это благодарен.

— Ну что ж, — сказал он Эпсилону и Даону. — Пока они не узнали о нашей встрече, нужно действовать.

9. О ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦЕ ЛЕСОВ

…И тут конь истошно заржал, взвился на дыбы. Майон сжал ему бока коленями, навалился на шею. Он был неплохим наездником, но ничего не мог поделать, конь бешено приплясывал на задних ногах, припадал на миг на передние и снова взвивался на дыбы. Он кричал, как смертельно раненый человек, его била крупная дрожь.

Майон ничего не успел понять и не успел испугаться — повод лопнул, он полетел на землю, напрягая мышцы, чтобы встретить удар, став упругим комком. Упал, перекатился вправо, уклоняясь от копыт. Стук подков мгновенно удалился — конь галопом унесся в обратную сторону. Майон поднялся, потирая бок.

Справа был лес, густой и темный, слева — пологий склон горы, редколесье, и оттуда, направляясь вниз, по-волчьи бесшумно скользили вереницей мохнатые звери, неслись широким махом, перерезая дорогу. Майон насчитал двенадцать и сбился. Он схватился за рукоять кинжала. Это было бесполезно — одному против такой стаи, — но он не мог покорно стоять жертвенной свечкой. Блеснуло узкое лезвие.

Звери остановились на расстоянии броска камня, преграждая дорогу. Стояли и смотрели на него — молча. Ни лая, ни оскаленных пастей, ни взъерошенных загривков. Пожалуй, они вели себя довольно мирно. Майон разглядел уже, что это собаки, но таких огромных он не встречал никогда, даже у пастухов. В его сердце вошел страх — потому что человеку такие псы принадлежать не могут, разве только…

Сжимая кинжал, он отступил к лесу. В голове был полный сумбур. От обычных собак можно было спастись на дереве, но эти…

Стая медленно шла следом, будто задавшись целью сохранять расстояние меж ним и собой неизменным. «Уж лучше бы дикие звери», — смятенно подумал он.

— Оглянись, Майон!

Он обернулся.

Девушка смотрела на него дерзко и насмешливо, играя тетивой золотого лука. Золотые волосы ниспадали в колчан, путаясь в золотом оперении стрел. Собаки теперь припали к земле совсем близко и преданно повизгивали, взметая хвостами мох и палые листья.

— Приветствую тебя, Артемида, — сказал Майон, надеясь, что смотрит в эти синие глаза хладнокровно и с достоинством.

— Ты не ушибся? — спросила богиня охоты и Луны.

— Нет, — сказал он, пряча кинжал в ножны. — Не особенно.

— Я хотела сама выйти тебе навстречу, но мои собаки меня опередили. Голос был вроде бы виноватым, но лукавство из глаз не исчезло. — Я надеюсь, что ты спешишь не настолько, чтобы пренебречь моим гостеприимством?

— Я не могу им пренебречь, — сказал Майон.

— Тебе следовало бы быть более вежливым. Разве трудно сказать, что мое приглашение заставляет позабыть о любых делах?

— Пока не знаешь, для чего тебя приглашают…

— Наверняка не для того, чтобы зажарить и съесть, я ведь не Полифем.

— Конечно нет. Ты гораздо опаснее, — сказал Майон.

— Оказывается, не все еще потеряно, — смеялась Артемида. — Такое приятно слышать и женщине, и богине, особенно шальной дикарке, как называют меня некоторые родственники. Ты, я надеюсь, не намекаешь на историю с Актеоном? Но что мне было делать? Если позволять каждому нахалу подглядывать во время купания…

— Я не это имел в виду, — сказал Майон. — Ты опаснее всех потому, что самая непонятная и загадочная. Ты скрываешься в лесах, проносишься видением и снова растворяешься в зелени. Говорят, ты не любишь Олимп?

— Я его не переношу, — безмятежно сказала Артемида. — Что хорошего в этой снежной и туманной вершине? К тому же там постоянные свары — то пытаются свергнуть Зевса, то пресмыкаются перед ним, то вдруг оказывается, что Гефесту в который раз уж наставили рога, то затевается какой-нибудь скандал. А я — хозяйка