Читать книгу - "Церера - Екатерина Алферов"

миг мне показалось, что в глазах Виктора и по его лицу промелькнуло что-то похожее на холодный всполох страха. Но он тут же взял себя в руки, как будто спрятался в панцирь, и покачал головой:

— Страшнее всего то, что мы так и не узнаем, что произошло. Как такое могло случиться — лучшие специалисты, на лучшем оборудовании… Словно сама судьба обернулась против них.

«Или кто-то еще», — мелькнула у меня мысль. Я прикусила язык, чтобы не озвучить ее. Не время. Не место. И слишком мало доказательств — только смутные предчувствия, подозрения и мои галлюцинации.

— Что ж, — Виктор неловко кашлянул. — Мне пора возвращаться к делам. База не может остановиться, даже несмотря на… На случившееся. Если тебе что-то понадобится, только скажи.

— Конечно, — я кивнула, не в силах улыбаться. — Я ценю твою заботу. Будем на связи?

Он кивнул и, бросив на меня последний непонятный взгляд, поспешно ретировался. Я проводила его глазами, чувствуя, как внутри нарастает глухое раздражение. Вот он отошёл от меня и заметно расслабился. И из-под его треснувшего панциря полилось золотисто-жёлтое, самодовольное свечение, как будто он только что сделал что-то хорошее.

У меня перед глазами встала сцена у водопада. Там были я, брат, доктор и некто, который лучился точно так же…

Пришло время похорон. Родители оставили вполне конкретные просьбы в завещании, и теперь мы готовились их выполнить. Остались последние слова, наше прощание с братом.

Мы с Марком приблизились к серебристым контейнерам. Крышка с тихим шипением отъехала в сторону, являя нашим глазам два неподвижных силуэта.

Я смотрела на умиротворенные лица родителей, и горло сдавливали рыдания. Они казались просто спящими — застывшие, безмятежные, будто погруженные в вечный сон. Только неестественная бледность кожи и восковая неподвижность выдавали в них отпечаток смерти.

Дрожащей рукой я коснулась маминой щеки. Холодная. Такая холодная и твердая, совсем не такая, какой я ее помнила. Словно мрамор надгробия, а не живая плоть.

— Мам… Пап… — сорвавшимся шепотом позвала я, хотя знала — они не ответят. Никогда больше не ответят. — Простите меня. Простите, что не успела. Не спасла.

Из груди рвались сухие, колючие рыдания без слёз. Я склонила голову, цепляясь за края контейнера. Мне казалось — стоит мне отпустить, и я рухну, рассыплюсь на части.

Рядом судорожно вздохнул Марк. Он стоял, вытянувшись в струнку и кусая губы — солдат, из последних сил держащий марку. Но слезы все равно катились по его лицу, оставляя блестящие дорожки.

Мы прощались. С родителями, с прошлой жизнью, с собой-прежними. Мир вокруг нас рассыпался на части, и нужно было научиться собирать его заново — из пепла и боли, из памяти и долга.

А, когда мы шагнули назад, заработал дезинтегратор. За мгновения в контейнерах осталась только чистая вода.

Это было самое лучшее, самое чистое и экологичное погребение, о котором просили наши родители. Они желали стать водой и навечно присоединиться к своей любимой планете.

Сама Церера стала бы не их могилой, но их памятником.

Глава 8 и Интерлюдия "Экзамен"

Когда последняя капля воды от тел наших родителей впиталась в почву, кончилось время печали.

Настало время мести и гнева.

Мой старенький глайдер безропотно довёз нас до дома. Мы вернулись в наш купол усталые, вымотанные и опустошённые до предела. Мы, взявшись за руки, стояли перед входом, не в силах сделать первый шаг. Это было просто больно, хотя на похоронах мне казалось, что уже отболело всё, что могло, но нет, эта рана была слишком глубока…

Мы вернулись в наш купол, где каждая деталь хранила память о родителях. В гостиной на стене висели голографии нашей семьи — радостные, улыбающиеся лица, запечатленные на фоне серебристо-зеленых лесов Цереры. Теперь эти снимки казались посланием из прошлой, безвозвратно ушедшей жизни. Сначала я порывалась выключить проекторы, но потом решила этого не делать. Я ещё не была готова полностью потерять свою связь с родителями.

Я прошла на кухню, и горло сдавил спазм. Мамина любимая кружка с милым котиком все еще стояла на столе, будто ожидая свою хозяйку. В воздухе витал едва уловимый аромат любимого папиного кофе.

Всюду были разбросаны их вещи, научные журналы, незаконченные чертежи, записки — словно родители вышли только на минуту и вот-вот вернутся. Но тишина, густая и тяжелая, напоминала о том, что наш дом опустел навсегда.

Мы в молчании поужинали, кивнули друг другу и устроились на ночь. Брат вырубился практически мгновенно, а я лежала в своей кровати, слушала ночные звуки леса, вдыхала анисовый запах и никак не могла расслабиться.

Я услышала, бормотание из комнаты брата. Я встала и заглянула к нему. Он метался во сне, неровно бормоча:

— Нет… нет… мама… папа…

Ох, нет, ему снится кошмар. Я села рядом и погладила его по голове, как будто разглаживая его эмоции. Пусть уходят кортизол и адреналин, пусть приходят серотонин и окситоцин. Я действовала как тогда, в больнице, перебирая стеклянные шарики эмоций под пальцами, и очень скоро мой брат расслабился и ровно засопел.

Я вернулась в свою кровать и начала процеживать свои мысли, пытаясь найти, что именно меня беспокоит.

А, вот оно… я беспокоилась, потому что не чувствовала себя в безопасности. Если кто-то желал зла моим родителям, кто мешал ему установить прослушку в куполе? Тем более, что пять дней назад тут было форменное столпотворение, я не смогла бы отследить, что у нас кто-то хозяйничал, даже если бы хотела. Да и на навыки Марка тоже не стоит надеяться. Современное оборудование стало настолько изощренное, что его можно обнаружить только подобного уровня оборудованием. А откуда у военного в увольнении подобные штуки? У него даже табельного оружия при себе нет.

Я немного покрутила эту идею, и кое-что придумала. Я всё-таки учёный. Наша задача — решать загадки и находить ответы на вопросы.

Наконец-то мне стало немного спокойнее, и я смогла задремать.

Утром за завтраком я положила перед Марком вырванную из привезённых мной блокнотов страницу. Отцу они больше не пригодятся, но не пропадать же добру. Брат прочитал, поднял брови, залучился сначала беспокойством, потом любопытством, потом подумал и кивнул. Я забрала бумажку и сложила её в свой карман.

За едой мы едва обменялись парой ничего не значащих фраз, а, подкрепившись, вышли из купола и пошли прогуляться. Стоило нам ступить на траву, как хор был тут как тут, заведя своё любимое «Вот идут Титаны, земли сотрясатели…»

Я только