Читать книгу - "Карантин - Джеймс Фелан"

Даниэль выпустил по Охотникам остатки пены из огнетушителя и помог мне подняться. Мы рванули через дорогу: бежать пришлось наугад, потому что сквозь снежную завесу машину было не рассмотреть. Я несся вслепую, стараясь не потерять Даниэля.

Ноги уехали вперед. Падая, я ударился головой обо что–то твердое, и мир улица окрасилась красно–сине–черным цветом.

12

Меня разбудили похлопывания по руке. Вокруг было темно, и я не сразу понял, что это из–за упавшего на лицо капюшона. Затем капюшон подняли, и я часто–часто заморгал от хлынувшего в глаза света. Склонившееся надо мной лицо я узнал не сразу: на меня смотрел Том.

Даниэлю удалось втащить меня в машину и кое–как дорулить до Челси Пирс. Все это время я полусидел–полулежал на пассажирском сидении, а голова безвольно болталась из стороны в сторону, будто шея не хотела ее больше держать.

– Давайте, берите его за ноги. Понесем наверх, – сказал Том.

На руках меня выгрузили из кабины и занесли в спорткомплекс. Не помню, говорил я что–то или нет.

Меня опустили на носилки. Комната бешено вращалась, а в глаза бил яркий солнечный свет. Мне даже показалось, что поездка завершилась и я, наконец–то оказался дома, в Австралии. Дома…

Но солнце оказалось всего лишь фонариком, которым Том светил мне прямо в глаза. Осматривал.

– Сотрясение, открытая травма головы, дай кетгут.

Я чувствовал, как иголка прокалывает кожу на лбу, но сил сопротивляться у меня не было. Боль не ощущалась, просто каждый прокол стягивал кожу: семь, восемь, девять… Укол над левым глазом. Руки в резиновых перчатках двигались очень быстро. Пахло кофе и мылом.

– Готово. Вымойте его и осмотрите на предмет других травм, – сказал Том.

С меня снимали одежду. Голову только чуть приподняли и тут же снова опустили на подушку. Я посмотрел, кто проделывает со мной эти манипуляции, и увидел женщину, которая вчера ухаживала за ранеными в лазарете. Она стащила с меня ботинки и носки, джинсы и футболку разрезала ножницами.

– П–придется носить ш–шлем.

– Тихо, не разговаривай. Все будет в порядке.

Заболела голова. Я перестал чувствовать лицо – замерзло, что ли? Я с силой хлопнул себя по щеке ладонью: руку пронзила боль. Санитарка сняла правую перчатку, а левую ей пришлось разрезать. Кисть распухла почти вдвое со вчерашнего дня: пальцы стали ярко–красными и так раздулись, что казалось, натянутая кожа вот–вот лопнет. Уже второй раз за последнюю неделю мне повстречался такой неестественно красный цвет в природе: первый раз у тропической птицы в зоопарке. Красный ибис, так она называется? Хорошо, Рейчел меня не видит.

Даниэль принес какао.

– Ему можно?

Женщина пожала плечами, а я кивнул.

Напиток оказался таким вкусным, таким теплым, только вот держать стакан было тяжело. Вокруг меня собралось несколько человек. Хотелось верить, что снять с меня подштанники санитарка не успела.

– Как себя чувствуешь? – спросил Даниэль.

– К–как я в–в–выгляжу?

– Точно с того света.

– Т–так и д–думал. – Ароматный дымок от какао согревал лицо. – Ч–что с–с–случилось?

– Ты поскольнулся, ударился головой и вырубился, – стал рассказывать Даниэль, присаживаясь на корточки и прикрывая мой обнаженный торс одеялом. – Так мело, что я тебя не сразу нашел. Пришлось засунуть тебя в кузов, потому что зараженные были слишком близко.

Теперь понятно, почему у меня так замерзло лицо и сам я весь в снегу. Лишь бы не порезали спасательскую куртку: я привык к ней, она мой старый верный друг.

– Спасибо, – проговорил я. Даниэль придерживал стакан, а я пил теплое, сладкое какао, потихоньку отогреваясь и переставая стучать зубами.

Народу в лазарете почти не было. Санитарка закончила осматривать меня. Губы у нее двигались – она что–то говорила. А у меня в голове играла старенькая песня Майкла Джексона, в которой поется, что мир еще не поздно исцелить. Интересно, как управлять этим воображаемым проигрывателем? Я бы включил что–нибудь не такое старое и тоскливое.

Даниэль с санитаркой отвели меня в душевую. В маленьком зеркале я увидел свое отражение: черное лицо, черная шея, черные волосы – я весь оказался покрыт толстым слоем пепла, сажи и грязи. Перемазался в выгоревшем отеле? На черном фоне блестели белки глаз и зубы.

Меня завернули в теплое влажное полотенце, от которого подымался к потолку пар. Санитарка усадила меня на пластиковый стул, а Даниэль приподнял и опустил мои ноги в таз с теплой водой. Женщина осторожно умыла меня – на белый кафель ручейками стекала грязно–серая вода; затем она, макая губку в ведро с теплой водой, обмыла меня всего. Я понемногу прогревался, но как только она переставала водить губкой, снова начинал дрожать. Когда я был отмыт, меня подняли со стула, вытерли и отвели в лазарет, положили на кровать – на самую настоящую кровать, с пружинным матрасом, белой простыней – и укрыли несколькими одеялами. Под голову мне подсунули высокую подушку, так что я полулежал–полусидел, а Даниэль, точно добрый волшебник, в ту же секунду протянул мне еще один стакан горячего какао на сгущенке.

– Спасибо.

– Не за что.

Я слышал его, но очень плохо. Заболела голова в месте свежего шва: видно, мне все же сделали какое–то несильное обезболивающее и теперь оно переставало действовать.

Вернулся Том. Отец Пейдж. Пластический хирург. Санитарка что–то говорила ему. Он встал на колени рядом с моей кроватью, взял меня за левое запястье и приподнял его с постели. Рука показалась мне чужой: я не чувствовал ее, она была просто куском мертвой плоти. Том с озабоченным видом подержал руку на весу, повертел, потыкал по ней пальцем. Без повязки глубокая, воспаленная, рваная рана на ладони имела довольно устрашающий вид.

Том опустил мою руку на постель и подошел к санитарке. Она подала ему штуку, при помощи которой лор–врачи осматривают уши: такой хитрый фонарик с лупой, похожий на обычную шариковую ручку.

– Это только мне слышна песня Майкла Дженсона? – спросил я, но никто не ответил. Том заглянул мне в уши и снова принялся тыкать пальцами по руке. Налил на нее какой–то вонючей жидкости и вколол прямо в ладонь несколько уколов.

– Даниэль, ну успокойте меня! Слышите музыку? – Я даже попробовал напеть ему, но Даниэль только покачал головой.

Появились Пейдж с Одри и стали рядом с проповедником. Я вспомнил лицо девушки, когда она выстрелила из моего пистолета. Какая же она клевая сейчас: брючки в обтяжку, курточка с капюшоном. Она скинула капюшон: покрасила волосы – теперь они стали гораздо темнее, почти черными – а губы такие ярко–красные. Клевая, чертовски клевая…

Я подтянул вверх колени, чтобы поправить одеяло, и посмотрел на Тома: он как раз вытаскивал у меня из ладони какую–то изогнутую железячку размером чуть не с палочку от мороженого.