Читать книгу - "Исток - Владимир Михайлович Соловьев"

Когда он подбежал, только тихие стоны доносились снизу, с асфальта.

Тригорьев вынул фонарик и посветил.

Три парня валялись на земле в очень неудобных позах. Один из них постанывал, другой молчал, отключившись. Третий, менее других пострадавший, открыл глаза и, таращась на свет, медленно приподнялся и сел.

– Во гля! – сказал он. – Во дает!

– Так-так, – сказал Тригорьев. – Узнаю красавца. Что же вы так, Петя, сплоховали? Хотели повеселиться, а тут – вон как вас!

– Да мы ничего, – глубоко обиженным голосом сказал Петя. – Хотели, это, в кино пригласить, боле ничего, гля буду…

– Не выражайся, – остановил его Тригорьев.

– А я что, я разве не так сказал? – удивился Петя. – Я говорю, мы по-хорошему, хотели в кино пригласить. А дальше – я и не знаю, как и что. Вырубили меня. Ну девки у нас пошли… – Он перевел взгляд на лежавшего ближе. – Шурка, эй… Оживай, киря… Начальник пришел… Ну что, начальник: забирать будешь? Так мы же ничего не сделали!

– Ну да, – сказал Тригорьев. – Вы потерпевшие.

– А что? – сказал Петя. – Мы и есть потерпевшие. Ты вот эту девку найди, и с нее спрашивай. А мы при чем?

– Ладно, – сказал Тригорьев, усмехнувшись. – Домой своим ходом доберетесь? Или машину прислать?

– Чем вашу машину, так мы лучше раком доползем, – сообщил Петя. – Только помоги в сторону оттащить, пока очнутся, а то мы на самом ходу. И не пили ведь… – Это он пробормотал уже скорее про себя.

«Да, – подумал Тригорьев, когда, оказав помощь и убедившись, что жизни пострадавших опасность не угрожает и серьезных повреждений их здоровью тоже не причинено. – Профессионально сделано. Очень даже. Так оперативник бы мог. ОМОНовец. Десантник. Или…

М-да, – думал он, идя по переулку. – Или».

Машина с Земляниным проскользнула мимо него, но участковый его не заметил: машина была типа «малый членовоз» и к его компетенции, в общем, не относилась.

Землянин же, войдя в квартиру, застал мать в одиночестве, занятую вытиранием чайной посуды, вымытой еще вдвоем с Сеней. Он даже не поинтересовался, как поговорили. Сел в комнате за стол, подпер голову кулаками и стал то ли думать, то ли переживать – кто знает.

В свои мысли была погружена и мама. Она думала о том, как начать разговор, который – она понимала – будет нелегким. И чисто механически спросила:

– Чай пить будешь?

На что Землянин столь же механически ответил:

– Буду, буду.

– Сейчас подогрею.

Сказав это, она продолжала расставлять посуду, сын же ее все так же сидел за столом.

Мама нашла, как ей показалось, самый удобный подход к щекотливому разговору.

– Ну как, – спросила она, налив наконец сыну стакан чаю, – удалось тебе поговорить о нашей судьбе?

Зная своего сына, она не сомневалась, что не удалось. И когда он признает это, самое время будет предложить ему подсказанный умницей Сеней вариант.

– Удалось, – ответил он все тем же отрешенным тоном.

– Правда? – удивилась она. – И что? Отказали, конечно?

– Все в порядке, – ответил он нехотя.

– Не может быть, Вадик! – воскликнула она, искренне удивленная. – Что, согласились выдать документы? И когда же?

– Может быть, и завтра. Вот составлю список…

– Вадим, но это же чудесно! Победа! Виктория! Счастье! Но тебя, кажется, не радует, что твоя мать снова ощутит себя человеком?

– Радует, – тускло ответил сын.

– В таком случае, я отказываюсь понять…

– Мама, – сказал он. – Ты когда-нибудь была проституткой?

– Ну, знаешь ли! – сказала мама возмущенно и гневно. – Я считаю, что ты должен немедленно извиниться!

– Да, конечно. Прости. И все же. Я знаю, что не была. Но скажи: есть ли в мире что-то, что могло бы толкнуть тебя на панель? Есть ли плата, за которую ты согласилась бы…

Она поняла, что сын спрашивает всерьез и что это важно.

– Знаешь, легче всего было бы сказать «нет»… Но если чистосердечно… Когда ты был маленьким, да и не только тогда… если бы нужно было лечь с кем-то, чтобы спасти тебя от голодной смерти или отдаться за, допустим, лекарство, которым можно было бы вылечить тебя и которого никак иначе не достать, то я бы… честное слово…

Землянин встал и поцеловал ее.

– Спасибо, мамочка. Я знаю, ты ради меня… И я, конечно, должен… Но, наверное, это было бы нелегко?

– Насколько я могу понять, – сказала мама, – за наши документы, за право быть людьми, тебе надо чем-то таким заплатить?

Землянин посмотрел на нее и опустил веки.

– И при этом пойти на какие-то… моральные жертвы?

– Ты всегда понимала меня, мамочка.

– Ну, давай же попробуем рассудить здраво. Так ли уж велика жертва?

– Мама! Ты же знаешь: я хочу возвращать жизнь людям достойным. Тем, чье присутствие изменяло и еще будет изменять мир к лучшему. У меня и список есть – приблизительный, конечно, но все же… А мне предлагают восстановить человека, от которого исходило и будет исходить зло, зло, зло…

– Постой, – сказала мама. – Зло, зло… А так ли ты в этом уверен? Не слишком ли доверяешься общему мнению?

– Если бы ты знала…

– Не будем играть в секреты. Речь ведь идет о Сталине, верно?

Он пристально взглянул на мать, кажется, даже не удивившись.

– А ты полагаешь, он принес мало зла?

– Об этом не берусь судить, Вадик. Написано и сказано много, но я уже давно не принимаю написанного на веру. Мы – народ увлекающийся и в любви, и в ненависти… Мне вот что ясно: никогда не может быть виноват один-единственный. Виноваты мы все. Потому что не только позволяли, но и поддерживали. Шли за ним… Такими мы были, и это мы сами позволили сделать нас такими. Без сопротивления делегировали, как теперь выражаются, все свои права немногим людям – одному в конечном итоге, – мы отказались от всего, согласились отказаться. А он виноват в том, что этого хотел и этим воспользовался.

– Однако…

– Обожди, не перебивай меня. С другой стороны, представь, что ты выполнил просьбу. Предположим, он сегодня возник снова. Но уже во многом другими стали люди. Начиная хотя бы с нас с тобой. И все другие. Позволим ли мы повторить то же самое – хотя бы в иной форме? Ему или кому-то другому – все равно?

– Не знаю, – задумчиво покачал головой Землянин.

– А это очень важно. Если да – то пусть он воскресает, потому что кто-то в него верит, а он уже многим пресыщен и не станет начинать с самого начала, и лучше он, чем кто-то совсем новый. А если нет – то воскресят его или нет, ничто от этого не изменится, потому что он не сможет сделать ничего такого, что было раньше. И не нужно лишних угрызений совести, Вадим. Не ты решаешь. И даже не он. И не те, кто хочет, чтобы он возник опять. Может быть, даже лучше, чтобы он возник и те, кто верит в него, убедились: он не может принести с собой ничего, кроме злой памяти. Возврата на самом деле нет. Сто дней не спасли Наполеона.