Читать книгу - "Эхо войны - Дмитрий Заваров"

30 сентября 2016 года. Чернобыль

Паутиныч наполняет чашку из самовара, ставит на блюдце и протягивает мне. Я снова бросаю короткий взгляд в сторону комнаты.

– Ее зовут Ольга, – говорит Паутиныч.

– Чего? – Я поначалу не понимаю.

– Ольга ее имя, – повторяет дед. – Хотя это и неважно теперь.

Его внучку зовут Ольга. Но это действительно неважно. Для нее. А для меня? Она худа, у нее длинные волосы, расчесанные на прямой пробор и чистые. И вся она тоже чистая. Видимо, дед отмыл ее, когда нашел. «Отмыл» – так можно сказать только о вещи. Но, если разобраться, она и есть вещь. Очень красивая вещь, но от этого только хуже…

Мы сидим у стола, накрытого блеклой клеенчатой скатертью, протертой на сгибах до ворсистой подложки. Самовар только что вскипел, в его медном нутре еще что-то шипит и побулькивает. Комната наполнена сладковатым ароматом березовых углей.

К чаю у нас мед. Паутиныч держит пчел. У него здесь целое хозяйство с фруктовым садом и огородом – он заведует этой метеостанцией еще с советских времен. Самое интересное, что его деятельности не помешал ни развал Союза, ни авария на АЭС, когда образовалась Зона. Паутиныч продолжал фиксировать погоду. Нужно было разрушить весь мир, чтобы он остался без работы. Но это еще не факт – возможно, старик по инерции продолжает снимать показания. Когда цивилизация восстановится, этим записям цены не будет. Если восстановится…

– Могу картошкой угостить, – предлагает старик.

– Спасибо. С медом как-то не сочетается.

На Паутиныче ветхая полосатая рубаха, бывшая когда-то зеленого цвета. Седые волосы подстрижены под горшок, борода свисает длинным клином – он похож на старообрядца. Рядом с тарелкой меда на столе плетеная ваза с яблоками.

Комната наполнена светом – на улице ясное утро. Желтый силуэт окна с перекрестьем рамы отпечатался на стене, внутри солнечного квадрата шевелятся тени веток.

– Паутиныч, а почему тебя твари не трогают? – спрашиваю я для поддержания беседы.

– Не знаю. – Он усмехается в бороду. – Я тут давно… За своего, наверное, держат.

Я снова смотрю в ее сторону. Как сидела, так и сидит. Разглядываю профиль: элегантно изогнутая бровь, прямой тонкий нос, плотно сомкнутые губы. Если не видеть глаз – можно просто любоваться красивой девушкой. Но иногда она поворачивает голову, и тогда я стараюсь не смотреть. Среди наших бытует версия, что Взрыв выжег их души. Версия эта популярна у тех, кто смотрел в глаза шатуну.

– Она сама к тебе пришла? – спрашиваю я.

– Сама. Они с матерью, моей дочкой, в Ельске жили. В больнице обе работали.

Я представляю: Паутиныч сидит в этой самой комнате и вдруг видит, как в окно заглядывает она. А если это было ночью? Да… Еще неизвестно, что лучше – горевать по погибшим родичам или получить их в таком виде. Но из поведения Паутиныча непонятно, как он к ней относится. Он как-то вообще к ней не относится, во всяком случае – в моем присутствии. Но при этом в прошлый раз она была в другой одежде, а сегодня снова в том сарафане, в котором я увидел ее первый раз. Она чуть шевелит лежащей на колене рукой, и я замечаю, что на безымянном пальце у нее отсутствует фаланга. И запаха от нее никакого нет. Не то что от других шатунов. Они же не мертвые, они даже могут как-то добывать себе пищу. Поэтому и обитают в бывших населенных пунктах – там непортящиеся продукты найти можно.

На крыльце раздаются шаги, металлический звон – в двери появляется Чекист. Рожа румяная, шлем набекрень, пластины знаменитого бронекомбенизона густо измазаны глиной.

– Поймал? – с издевкой спрашиваю я.

– Поймал, – весело кивает он. – Только лучше бы не ловил.

– А я предупреждал! – говорит Паутиныч и разражается тихим, похожим на кашель смехом.

– Я его за домом бросил, у беседки. Разделай, пока не протух на жаре.