Читать книгу - "Руна смерти - Олег Курылев"

И те, кто уцелели, действительно стали солдатами. Но воспитание Дахау давало о себе знать, проявляясь то в уничтожении окруженных марокканцев — негр не может быть военнопленным, — то в расстреле у Мервиля сотни британских солдат, сдавшихся по всем правилам с белым флагом в руках. «А как же пафосный катехизис Гиммлера? — видя всё это, думал Отто Ротманн. — Как насчет благородства по отношению к побежденным, кодекса чести эсэсовца? Ведь мы проходили это в Брауншвейге». Сам он не участвовал в подобных эксцессах. Благо, никто и не принуждал. Все эти проявления «твердости духа» были личной инициативой отдельных рьяных сослуживцев Ротманна, к которой высшее руководство не относилось, пожалуй, никак. Но выступать против этого было смертельно опасно. Можно запросто отправиться обратно в Дахау, но уже на всю жизнь и в качестве узника.

Когда их дивизия дошла до Орлеана, в Компьенском лесу растерянную французскую делегацию подвели к старому вагону генерала Фоша, найденному и поставленному на историческое место, и в грубой форме заставили подписать все требования германской стороны. Гитлер при этом демонстративно не присутствовал, давая понять, что переговоров не будет, а будет безоговорочная и унизительная капитуляция. Говорят, что, прогуливаясь этим солнечным днем по историческому парку в тени вязов, дубов, сосен и кипарисов, он наткнулся на гранитный камень с выбитыми на нем по-французски словами: «Здесь 11 ноября 1918 года была сломлена преступная гордыня германской империи, побежденной свободными народами, которые она пыталась поработить». Ничего не сказав, он, понимая, что на него обращены взоры многих людей, с видом крайнего презрения отвернулся и пошел дальше. Через три дня камень был взорван, а исторический вагон отправлен в Берлин в качестве трофея.

Было это 22 июня, а восемью днями раньше вермахт вошел в Париж. Эти кадры Ротманн многократно видел потом в хронике и лишь на пятый раз обратил внимание, что марширующая по площади Этуаль колонна проходит не под Триумфальной аркой, а обходит ее сбоку, справа, делая намеренный изгиб. «Решили не пользоваться чужой аркой славы», — подумал он тогда.

И снова Отто Ротманн сидит со своими унтер-офицерами за столиками небольшого открытого ресторана и пьет вино, на этот раз в тени оливковых деревьев. Жаркий июльский день. Рейнеке, тот самый варшавский драчун, но уже со звездами обершарфюрера и Железным крестом 1-го класса, миролюбиво поглядывает на французов и разглагольствует о будущем. Оставшись совершенно одни, англичане, по его мнению, должны запросить мира в ближайшие дни, и с войной будет покончено. Один из присутствующих соглашается с ним. Он рассказывает, что на днях получил из Рура от отца письмо, в котором тот пишет о резком сокращении военных заказов на их заводе. По всем приметам наступает долгий мир. Кто-то спрашивает:

— Ну а дальше что? Опять в сторожа?

— Ну уж нет, — отвечает Рейнеке, — чем мы хуже других? Да и вряд ли наш Теодор, положивший столько сил на оснащение дивизии, которую он создавал несколько лет, согласится вернуть ее на вышки лагерей, тем более что ими он уже и не заведует. Теперь Эйке — боевой генерал, а мы его солдаты.

— А что, Пауль, если тебя кто-нибудь снова назовет надсмотрщиком, что ты сделаешь?

— Для этого у него на шее должно быть не меньше трех Рыцарских крестов, а потом я всё-таки дам ему в морду, — под дружный хохот отвечает Рейнеке своим хрипловатым голосом.

Позже Ротманн вспоминал, что никто из них тогда и не думал о России. Считалось, что фюрер договорился с русскими надолго и они хоть и не друзья, но и не враги.

В августе 1940 года Гиммлер окончательно ввел все полки, отдельные батальоны и службы дивизии «Мертвая голова» в состав войск СС, так что вопрос о возвращении к прежним обязанностям отпал навсегда. Почти год они оставались в оккупированной Франции, меняя места дислокации. Аваллон, Биарриц, Бордо… И вдруг в начале июня сорок первого — Мариенвердер, Восточная Пруссия.

К этому времени они были оснащены как настоящая пехотная моторизованная дивизия со своей дальнобойной зенитной артиллерией, сотнями пулеметов и даже двумя десятками легких танков для ведения разведки. Отто Ротманн был тогда командиром мотопехотной роты, а Зигфрид — роты легких танков. В этом качестве они и вломились со своей дивизией в составе северной группы армий в пределы громадной сталинской империи.

Восточная кампания с первых дней отличалась от западной. Это была война не с целью принудить противника к заключению мира, пусть и на очень тяжелых условиях, а с целью полной ликвидации его государственности.

Ротманн с удивлением наблюдал бесчисленные колонны пленных русских и всех тех, кто жил вместе с ними в этой стране, покорно шедших вдоль обочин пыльных дорог. Их было так много, что казалось невероятным, как противник еще сопротивляется и война еще не окончена. Они брели многотысячными толпами, здоровые и как будто равнодушные ко всему происходящему. Раненых почти не было. Без ремней, в своих нелепых широких гимнастерках, это были уже не солдаты. В их лицах не было ни ненависти, ни воли к сопротивлению. И самое удивительное, что по полям и дорогам, оврагам и перелескам стояло и лежало громадное количество их разбитой техники. Тысячи танков и самолетов, машин и орудий. Многое было искорежено, но многое выглядело совершенно целым. Значит, им было чем воевать.

Шли месяцы. Пыль и жара сменялись постепенно непролазной грязью и холодным ветром, а потом стужей и снегом. Вот-вот где-то на юго-востоке должна была пасть вражеская столица. Но этого всё не происходило. Потом разговоры о скором взятии Москвы и вовсе прекратились. Вся центральная группа армий была отброшена невесть откуда взявшимися силами противника и перешла к обороне. Двести лихо катившихся на восток дивизий сначала забуксовали на бездорожьях, а потом окончательно остановились в снегах. В тех самых снегах, из которых 129 лет тому назад так и не вернулась великая армия Наполеона. И это было плохим предзнаменованием. Ни с чем подобным вермахт еще не сталкивался. Окопная позиционная война уже один раз погубила германскую армию, и многие из старых генералов в конце сорок первого года вновь ощутили неприятный холодок надвигающейся катастрофы.

В начале февраля следующего года «Мертвая голова» вместе с пятью армейскими пехотными дивизиями и многочисленными отдельными подразделениями была полностью окружена в снегах под городом Демянском. Фюрер не позволил отступить, и противник, провалив фланги немецкой обороны южнее и севернее города, сомкнул кольцо позади него. Казалось, что мороз должен сделать невозможным ведение дальнейших боевых действий с обеих сторон, но русские беспрестанно атаковали и обстреливали окруженную группировку, командование которой принял генерал фон Алефельдт. Три советские армии, не считаясь с собственными потерями, наносили по плацдарму со стотысячным немецким гарнизоном удар за ударом. Связь с основными силами осуществлялась только посредством воздушного моста, и если бы его не было…

Наступили недели нечеловеческих испытаний. Снаряды не брали промерзшую землю, разбрасывая лишь снег и обломки, именно обломки, непогребенных, заледенелых трупов. Были часы, когда Ротманн не верил даже в один шанс из тысячи, что выживет в этом ледяном аду. Он рассмеялся бы в лицо любому, кто сказал бы, что это еще возможно. Но когда на позициях появлялся хромающий Эйке, желание драться и уцелеть вновь возвращалось.