Читать книгу - "Злая ласка звездной руки - Сергей Синякин"

Проповедник широко открытыми глазами посмотрел на багроволицего прокуратора.

— Значит, ты меня, Феденька, на крест отправишь? — слегка дрожащим голосом спросил он. — Во имя общественного блага и спокойствия товарищем пожертвуешь, дружбу нашу многолетнюю растопчешь?

Софоний почесал бороду.

— Кидаешься ты словами, Николаич, — укоризненно Сказал он. — Дружба, товарищество… Где ж оно было, когда ты меня на бюро за растрату песочил? Что-то не заметил я тогда товарищеской дружбы и взаимопомощи…

Он осекся, заметив, что за ними с явным злорадством наблюдает бывший экстрасенс, переквалифицировавшийся в халдеи. И такой живой интерес блестел в жуликоватых глазах Мардука, что Софоний опомнился и неуклюже закончил:

— А вообще-то, Борисыч, негоже с ним так поступать. Как говорится, конечно, он — сукин сын. Но нельзя же забывать, что он все-таки наш сукин сын! Кадры беречь надо, не зря же было однажды вождем мудро подмечено, что кадры решают все!

Прокуратор залпом выпил чашу вина и нервно заходил по пустому гулкому залу.

— Тебе хорошо рассуждать, — хмуро и язвительно сказал он, остановившись перед караванщиком. — Ты сегодня здесь, а завтра сел на верблюда — и только ветер тебя видел да пески безжизненные. А мне с людьми жить. Я людьми руковожу, и ты только заметь, где я ими руковожу — на оккупированной территории я ими руковожу! Ты ведь иудеев знаешь, они без мыла в жопу залезут. Наговорят Вителию, тот, в свою очередь, принцепсу донесет, меня ведь в два счета в глухую британскую или испанскую провинцию дослуживать отправят или вообще к черту на кулички — в Парфянию загонят![15]

— Все к Дону ближе, — мечтательно сказал Софоний. Прокуратор сел.

— Ладно, — все так же хмуро и отрешенно сказал он. — Обещать ничего не буду, но помогу по мере сил и возможностей.

Он посмотрел на проповедника. Иксус с обреченным видом покачивался на скамье. Взгляд прокуратора смягчился, и в нем проскользила еле заметная жалость.

— Ну, что ты скис, Николаич? — грубовато спросил прокуратор. — Не распяли ведь еще! Может, все оно ещё и обойдется.

Некоторое время собравшиеся в храме молчали.

— Мужики, — сказал хозяин подземелий, и все обернулись к Мардуку. — А хотите музыку послушать? — сказал тот с внезапной и оттого подозрительной душевной щедростью. — У меня ведь, когда нас сюда закинуло, магнитофон японский в кармане был. И две кассеты Розенбаума…

— А питание ты откуда берешь? — подозрительно спросил Софоний, цепко вглядываясь в лицо лжехалдея. — Или батарейки совершенно случайно у тебя в кармане завалялись?

Мардук беззаботно махнул рукой.

— Главное, что голова со мной оказалась, — беспечно сказал он. — Батарейки я сам сделал из цинка, графита и лимонной кислоты. Минут на двадцать хватает. Так будем мы слушать Розенбаума или по домам расходиться станем?

— А идите вы со своим Розенбаумом, — с тоскливым отчаянием сказал Иксус. — Тут того и гляди завтра повесят, может быть даже, стремглав. А они Розенбаумом достают… Эх, — горько выдохнул проповедник. — Правильно царь Соломон говорил: человек одинок и другого нет. Каждый, выходит, в одиночку умирает…

Но когда из динамиков магнитофона, поставленного на стол, послышался хрипловатый и душевный голос барда, выводившего:

А на окне наличники,

Гуляй и пой станичники…

Иксус подпер щеку ладонью, и такие глаза у него при этом были, что смотреть в них присутствующим не хотелось.

Верно сказано было: кто находится между живыми, тому ещё есть надежда, так как и псу живому лучше, ежели мертвому льву.

И ещё — кто хранит уста свои и язык свой, тот хранит от бед душу свою.