Читать книгу - "Легаты печатей - Андрей Валентинов"

Господи!

– Я теперь chief of medicine,мама! Наш doctor…врач бежать, меня назначить. Мы решили не сдаваться!

Вот так! Маленькая девочка бежит за мячом… Эми Шендер, chief of medicineвосставшего Стрим-Айленда. Видел бы ты, Саша!

– Я очень гордить… горжусь тобой, mummy!Теперь я знаю, кто ты! Grandmotherтебя не любит, она говорить, что ты преступник, что все годы ты или воровать, или сидеть prison…тюрьма. Я не верить, я никогда не верила, mummy!Я говорила Полу… Паше…

Ее голос дрожит, срывается. И английских слов куда больше, чем в тотраз. Наверное, от волнения. Надо что-то сказать! Немедленно сказать!

– Эми, девочка! Я все знаю! Я познакомилась с его братом, с Олегом Залесским. Я все знаю! Держись!

Сказала, называется! Держись! Дала директиву, дура!

– Ничего, мама, – ее голос звучит тихо, но твердо. – Я держать. Только ты приезжай, мама! Пожалуйста, приезжай! Мне надо сказать тебе. Сказать важное… Приезжай, пожалуйста!

– Десятое апреля! – кричу я, забыв обо всем. – Вылетаю десятого апреля! Двенадцатого буду у вас!

– Mummy!

В трубке – плач. И тут я понимаю, что до десятого апреля еще надо дожить, что вокруг нас – кольцо блокады, и вокруг нее – тоже, а пташечки чирикают, плещутся в ранней мартовской грязи.

Ничего!

Плевать!

– Эми! Я приеду! Обязательно приеду! Приеду!

Я кричу в трубку, в черную теплую мембрану, хотя в ней давно гудит отбой, и моя девочка опять где-то там, в неведомой Южной Каролине, только у них сейчас тепло, нет даже грязи, чтобы остановить танки…

Я очень гордить… горжусь тобой, mummy!

Кажется, у меня есть за что умирать.

Только умирать сейчас нельзя.

Никак!

Господи, я ведь ей так ничего и не сказала!

7

Я глубоко вдохнула холодный ночной воздух. Как хорошо! После подвальной духоты, после надоедливого гудения старых кондиционеров – ночь. Настоящая весенняя ночь, чистое звездное небо над головой. Пройтись бы по улицам, раздавливая каблуками свежий лед на лужах!

– Не можно, дамочка! – сержант-сагайдачник, старый знакомый, неодобрительно покачал головой. – И вечно вас на подвиги тянет! Чи не слышите?

Я, конечно, слышу. Стрельба. Одиночный, очередь, снова одиночный.

Площадь Свободы, огромная, пустая, тонула в темноте. Совсем рядом притаилась баррикада, почти незаметная в ранних сумерках. Вдали – черная громада Госпрома. Без видимой причины вспомнился чей-то рассказ: семь башен старого небоскреба – семь нот Интернационала. Чудили предки! В войну – ту, давнюю, когда пулеметы били с колоколенок, – бетонную громадину взорвали, сожгли дотла, а потом нагнали японцев из Манчжурии, и азиаты семь лет возились – восстанавливали. Я еще подумала: не от тех ли бедолаг-японцев грозная мадам Крайцман? Гохэновна все-таки!

– Вы бы, дамочка, унутрь шли! – бдительный сержант прислушался, негромко чертыхнулся. – Вот злыдни!

Стрелять начали с темнотой – по всему городу. И никто не мог толком объяснить, что происходит на пустых брошенных улицах. Стреляли патрули – по мифическим диверсантам, палили вверх (для пущей храбрости) оставшиеся в городе энтузиасты-добровольцы. Кое-кто, несмотря на строгий приказ, отпугивал выстрелами наглых коропоки. Впрочем, иначе и быть не могло. Толстой прав – в пустом деревянном городе быть пожару. В каменном – пальбе.

Я вновь уставилась в непроглядную тьму. Сагайдачник нетерпеливо дышал над ухом. Пора уходить. Хотелось спросить об Игоре – Маг еще с утра ушел в город, но я знала: бессмысленно. Караул меняется каждые два часа, этот курносый ничего не знает.

Где же Игорь? Что ему делать там, в темноте? Господи, только бы не…

В КЛО 2-12 было все по-прежнему, только на стене красовался маленький динамик – старенький, ободранный и, естественно, без проводов. Служба оповещения – на самый крайний. Пока нашему ГКЧП делать нечего, с темнотой колонны, двигавшиеся на город, остановились.

Интермеццо.

В стеклянной банке умирали тюльпаны.

Где же Игорь?

Тюльпаны молчали, и я поняла – ждать нелепо. Я ведь даже не пригласила его! Вчера он заглянул просто из вежливости. И вообще, Магу лучше уехать, уйти на юг, пока не поздно, пока стрельба не сменилась разрывами ракет…

На циферблате Роллекса – 23.15.

Ночь.

У нас – ночь, а там, за морем, на серых пляжах Южной Каролины, уже утро, или даже полдень. Что сейчас делает Эми? Если журналисты не врут, эпидемия не трогает тех, кто внутри кольца. Надеюсь, у девочки не будет работы. И пошли им Господь какого-нибудь генерала или хотя бы сержанта, который знает, что делать, когда начинают бомбить!..

Нет, нет, об этом лучше не думать!

Ночь.

Тюльпаны молчат.

Стрельба – совсем близко, где-то на соседних улицах.

Троеручица! Ты же все видишь! Сделай так!..

Шаги…

Легкие, быстрые, их не спутаешь…

Дверь!

– Чт-то? Что случилось, Ирина?

Кажется, я его напугала. Он только собирался постучать. Хорошо еще, дверью не задела!

– Ничего, Игорь. Просто услыхала ваши шаги…

На его лице – легкая растерянность. Правая рука прячется за спину, в левой – знакомый рюкзак.

– Извините! В-все, что смог достать!

Подснежник.

Маленький, беззащитный, с чуть примятым зеленым листком.

И уже никто не скажет, чьи губы первые…

…В комнате тихо, даже стрельба стихла. Я слышу его дыхание. Слышу, как бьется его сердце. И нет сил нарушить эту тишину.

Но сказка кончилась. Внезапно я вспоминаю, что забыла закрыть дверь на задвижку…

– Что-то не т-так, Ирина?

– Все так…

Хорошо, что в темноте он не видит моего лица. Предложить ему кофе? Мысль кажется почему-то неимоверно пошлой.

– З-завтра будет самый долгий д-день.

Я вздрагиваю. Думать о завтра не тянет. Больно думать.

– Почему самый долгий? Ведь сейчас еще март!

Негромкий смех. Его рука ложится мне на плечо.

– Цитата, Ирина! Из М-маркса. Только не из марксистского Маркса. Это сказал генерал Йозеф Маркс перед высадкой союзников в Н-нормандии. Онивысадятся – и настанет самый д-долгий день.