Читать книгу - "Рецидив жизни - Алексей Анатольевич Притуляк"

— Прости, — я провожу по ее волосам. — Если ты со мной, то мы сейчас зайдем еще в одно место. А потом вернемся на дачу, если ты не против. И будем жить там, день за днем, без сна и еды, медленно сходя с ума… Как думаешь, мертвец может сойти с ума?

— Думаю, может, — кивает она. — Но пока не попробуешь, все равно не узнаешь… А куда мы зайдем?

— Хочу наведаться на место своей смерти, — улыбаюсь я. — Ностальгия, наверное.

Я нисколько не сомневаюсь, что Дашкин муж в тюрьме, но я, собственно, и не ради него хочу пойти к их квартире. Если Дашка даже и принимала иммунорм, то она тоже сейчас в лагере, надеяться застать ее, мертвую, дома — глупость. Всё это я понимаю. Но меня просто тянет туда. Наверное, я скоро сдохну по-настоящему, ведь перед близкой смертью людей нередко тянет по некогда любимым местам.

— Это не ностальгия, — качает головой Анна. — Это другое. Это — вечная мужская тяга к поиску приключений на разные части тела.

— Пусть так, — соглашаюсь я. — Ты со мной?

— С тобой. Без меня ты сойдешь с ума на даче не так быстро, — смеется она.

15

Менты останавливают нас на Лазо, за пару минут до того, как мы свернули бы на Гоголя и уже не встретились бы им.

— Молодые люди! — окликает нас один, выходя из «уазика». — Можно вас на минуточку?

Вот и все. Наше путешествие окончено. Сойти с ума на даче нам не грозит. Нас ждет лагерь, и, конечно же, расплата за побег и убийство. Страшная расплата, без сомнения. Наверное, лучше нарваться на пулю сейчас, чем попасть в руки тому прапору.

Но менты — не солдаты; у них пулю выпросить сложнее, они как-никак под законом ходят. Холодный разум, чистые руки и все такое…

Мент обходит машину и направляется к нам; за ним вылезает напарник, поправляя автомат, и останавливается, озирая нас цепким взглядом.

— Можно полюбоваться на ваши докуме..? — начинает подходящий к нам мент и не договаривает, останавливается в двух метрах.

— Ба! — произносит он. — Слышь, Костян, да это зомбаки!

— Ага, я уже просёк, — отвечает автоматчик.

— И что мы теперь с ними делать будем?

— Да похуй, — равнодушно отзывается Костян. — Как скажешь.

— Ну что, в кандей их? — предлагает первый.

— Нахуй они нужны! — приоткрывает свою дверь водитель. — Я эту вонь не повезу! Машину ты будешь мыть?! Вызывай труповозку и сдавай.

— Труповозку заебемся ждать сейчас, — зевает Костян. — Может, пусть пиздуют?

На лице стоящего напротив нас отражается внутренняя борьба.

Ну, давай, оборотень, садись в свою машину и валите отсюда. У вас есть дела поважнее, чем возиться с двумя трупами! Нам нельзя обратно в лагерь…

— Не, — произносит оборотень после минутного раздумья. — Чего там, вчера, за ориентировку давали по зомбакам?

— Да хэзэ́, — отзывается автоматчик. — Я не помню. Что-то типа побега было, из лагеря.

Если бы у меня была кровь, я бы почувствовал сейчас, как она похолодела. Но я не чувствую ничего, кроме безнадежной тоски и усталости. И мне жалку Аню.

— Но там девки, вроде, не было, — добавляет Костян.

— Да не, была как раз, — возражает первый.

— Серый, — вмешивается водитель, — оно тебе надо, а? Под конец смены? Если сейчас повезем их, сам прикинь: пока оформим, пока сдадимся, пока ты машину помоешь… Никакого навара, один головняк.

Мой тезка-оборотень задумчиво смотрит на нас, поигрывая желваками.

— А может это..? — обращается он к напарникам. — На карьер? Постреляем, а?

— С тридцати метров! — оживляется автоматчик. — А чего, можно!

— Я не повезу, — качает головой водитель. — Да и конец смены уже. Заебало все.

И тут с Гоголя выруливает автозак. Я узна́ю этот тип машин в любых обстоятельствах и легко отличу его от хлебовозки, от мебельного фургона, от рыночного развозчика — от чего угодно. За последние месяцы я наездил в автозаках столько, что изучил их вдоль и поперек.

— О! — радуется мент-водитель. — Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет на хуй!

Менты машут руками, останавливают машину, за рулем которой сидит солдат с нашивками ефрейтора, и о чем-то долго переговариваются с сидящим рядом возле шофера прапорщиком.

— Ну, чего там? — спрашивает водитель у вернувшегося автоматчика.

— Да все заебись! — радостно отвечает тот. — Лагерные с грузом из комендатуры едут.

— Э, трупаки! — кричит он нам. — Рванули к автозаку!

— Повезло! — улыбается водитель, явно довольный тем, что не придется под конец смены возиться с нами.

Мы забираемся в фургон, где уже сидят на скамье четверо наших собратьев по несчастью. Когда за нами с громким лязгом закрывается дверь, я не сажусь на скамью. Я объясняю Анне, что ме́ста в машине достаточно, поэтому нам лучше лечь на пол — ведь неизвестно, сколько придется ехать.

Я ложусь на тряский пол и закрываю глаза. Мне неохота разговаривать и я не обращаю внимания на девушку, которая тянет и тянет меня за руку.

Как ни странно, я чувствую огромное облечение. Оттого, что к нам, наконец, вернулась определенность. Оттого, что не нужно больше задавать себе эти бесконечные вопросы «Зачем?» и «Куда?» и искать на них ответы.

Этот наш глупый побег и все последующие никчемные метания были совершенно лишены смысла и перспективы. Я только зря погубил жизнь солдата, который хоть и был мразью, но, в конце концов, всего лишь делал свою работу. Я убил двух рецидивистов, которые меня об этом не просили, хотя и думаю, что сделал для них благое дело. Все это было напрасно и бессмысленно. Наше место — в лагере, если уж дьявол или бог не захотел, чтобы мы спокойно лежали на кладбище и никому не мешали. В лагере не нужно отвечать на вопросы, не нужно думать, а главное — нет никакой реальной или надуманной цели, ради которой ты начинаешь совершать дурацкие необдуманные поступки.

Я искренне рад, что возвращаюсь туда, откуда по глупости вырвался. Да, наверняка, там меня ждет смерть, окончательная и бесповоротная. Но я нисколько не боюсь ее, и более того — я ее жду. Это неправильно, когда в мертвое тело попадает живой разум со всеми его желаниями, мечтами и памятью о настоящей живой жизни.

Что там Анна спрашивала про душу?.. Да, ошибка природы, сбитой с толку иммунормом, заключается в том, что душа не покидает мертвое тело. Душа остается в трупе и пытается продолжать жить в нем, как ни в чем не бывало, как в живом. И чем больше